Постовой

Злой, не по-летнему холодный дождик барабанил в окно. В полутемном фойе общежития сидело, прижавшись друг к другу, несколько парочек, по телевизору о чем-то бубнил «Прожектор перестройки», а из окошка комнаты вахтера на меня, недобро поблескивая стеклышками очков, глядела Клавдия Ивановна, которая так и не простила мне ночной дебош, учиненный при поисках Сапога. Но сегодня мне было положить вприсядку на эмоции Клавдии Ивановны. На душе была хмарь и тоска, бесконечная, как туча над городом. В промокших сапогах хлюпала жижа, хотелось разуться и развесить портянки на голенища сушиться, фраппируя своим солдафонским поведением местное изысканное общество. Под окном послышалось типичное тарахтение, заскрипели тормоза «уазика», потом захрипела рация:

– Двести двадцать шесть, ответь двести первому.

– Двести двадцать шесть, на связи.

– Ты где?

– Сейчас выйду.

Я со вздохом натянул на фуражку капюшон почерневшей от воды плащ-палатки, вызывающей отвращение от своей волглости, и, прокляв сибирскую погоду, обреченно шагнул к выходу. Первый шаг с покрытого металлическим козырьком крыльца, и холодные струи ударили в плечи, как хороший водопад. Я изобразил два строевых шага, стараясь аккуратнее опускать подошвы сапог в кипящие от дождевых потоков лужи, и вскинул руку к обрезу фуражки. Влажная, холодная ткань вновь заставила содрогнуться, согревшееся было в тепле помещения тело неприятно передернуло. Очень недовольное лицо ротного смотрело на меня из приоткрытой двери серо-голубого «лунохода».

– Товарищ капитан, за время несения службы происшествий не произошло.

В это время «водила» автопатруля, кудрявый, как херувим, Володя Зеленцов, последнюю минуту вертевшийся на своем сиденье, как будто у него прихватило живот, принял какое-то решение и, скороговоркой пробормотав «командир, я щас, буду через две минуты», как в прорубь головой выскочил из теплой кабины. Прыгая, как заяц, среди пузырящихся луж, прикрывшись от дождя какой-то кургузой картонкой, он скрылся среди сереющих через дорогу от нас складских сооружений. Ротный задумчиво проводил взглядом скачущую среди белых струй дождя фигуру и вернулся к моему воспитанию, вернее, заговорил, обернувшись вглубь машины, откуда грозно топорщились усы командира взвода:

– Взгляни, Алексей Александрович, наш с тобой самый молодой сотрудник оборзел окончательно. Сидит у девок в тепле, пузо греет, а возможно, не только пузо, на службу положил конкретно. Надо меры принимать, а то потеряем бойца.

– Я, командир, только что в общежитие зашел. У меня плащ-палатка уже насквозь промокла. На улице не видел ни одного человека. А если я заболею? Уйду на больничный с бронхитом, и кого на пост выставлять будете? Все же в отпусках. И вообще, то, что вы посты поехали проверять, я еще полчаса назад слышал, когда вы еще у Клоунов двадцать четвертого вызывали. Ваш голос даже по рации ни с чьим не спутаешь.

– Ты представляешь, он еще и за нами следит в эфире!

Я так понимаю, «воспитывая» меня, командир просто тянул время, чтобы не сидеть с глупым видом в ожидании скрывшегося в неизвестном направлении драйвера железной «кобылы».

– Я, если надо, лучше никого ставить не буду. Если поста нет – что случилось, с меня особо не спросят. А вот, когда мои сотрудники по полдня в общежитии отсиживаются, а в зоне поста будет грабеж, с меня спросят, а я с тебя.

– … – я решил закруглять пустую дискуссию, так как под воздействием порыва ветра крупные ледяные капли, преодолев лакированный козырек и край натянутого капюшона, попали мне в лицо, а парочка особенно холодных, скользнув по щеке, стекла под рубашку.

– Второй где?

– Ужинает.

– Он всегда ужинает, когда к вам ни приедешь.

– В минуты опасности он всегда рядом. Не считаясь с личным временем.

– Болтун. Кстати, о личном времени. Ты слышал, что в субботу вы на митинг выходите, с десяти утра.

– Я с дедом на рыбалку собрался.

– На следующий выходной перенесешь. Ты помнишь, что в декабре прошлого года писал комсомольское обязательство отработать двести часов бесплатно, в личное время. Вот и отрабатывай.

– Я его не писал, я в это время еще в армии был. И если все посчитать, то двести часов мы уже отработали.

– Не отработали, их отработать невозможно, такое у этих часов чудесное свойство. Давай книжку и Ломову напомни насчет митинга.

Я осторожно, чтобы не залить служебную книжку, сунул ее под металлическую крышу кабины.

– Ладно, когда дождь стихнет, чтобы здесь не сидели. Услышал меня, Павел? – командир заполнял отметку о проверке поста.

– Так точно, как только, так сразу отсюда выметнемся.

– Иди, сохни. Рацию слушай.