Построить будущее

Равнодушно продолжаю идти, даже не подумав обернуться. Ничем им уже не поможешь. В голове подозрительно медленно ворочается мысль, что теперь придется назначить командиром в роту Ваську Долгорукова. Все их семейство угодило в опалу еще во времена моих занятий оспопрививанием. Перед штурмом Перекопа в мае 1736 года от имени Миниха войска были извещены о том, что первый солдат, поднявшийся на вал, будет произведен в офицеры. Таким солдатом и оказался юный Василий Долгоруков. После взятия крепости ему присвоили звание прапорщика. Миних, когда узнал, что новоиспеченный прапорщик представитель опального рода, отказался отменять свой приказ.

Зато он спихнул самого парня в другую армию, а Ласси избавился, подкинув того мне. Теперь ему карьерный рост обеспечен. Должность освободилась. А вот что про меня подумают в Петербурге, начни я отмечать в донесениях члена опального семейства, очень интересный вопрос. Это фельдмаршалы могут позволить себе красиво поступать. Я и так не на лучшем счету у государыни.

— Гусев! — говорю сухим ртом. Если и ошибся с расстоянием, не сильно. Не в первый раз.

Тот торопливо покачал сигнальным шестом. Со ста шагов барабаны ускоряют темп вдвое, с двадцати пяти бежим, набирая силу и инерцию для удара. Усатые перекошенные физиономии янычар уже различаются совершенно спокойно. Идущий справа солдат вдруг без звука падает. Пули свистят рядом, и ничего удивительного, что выбивают из рядов то одного, то другого. Не останавливаясь, подбираю одним движением выроненное ружье и продолжаю топать вперед под ускоряющийся ритм ударов.

— На руку! — кричу, автоматически выполняя требуемое движение и слыша повторение приказа по цепочке дальше. — Вперед!

Никто не кричит «За веру и отечество!». Даже «ура!» признать в этом реве сложно. Но в одном порыве полки рвутся в бой.

— Коли! — кричу в последнее мгновение, отбивая в сторону летящий в лицо клинок и втыкая в человеческое тело штык.

Рванул на себя, освобождая, ударил кого-то прикладом в голову, дробя дерево в щепки. Автоматически бросил поломанное оружие. Все-таки надо соразмерять силы и не махать во всю дурь. Выстрелил прямо в лицо еще одному турку из пистолета, добавив огромную дополнительную дыру во лбу, и с некоторым недоумением уставился на пустоту перед собой. Никто не пытается меня проткнуть, враги полностью отсутствуют в пределах видимости. Кругом одни знакомые мундиры. В руке шпага, разряженный пистолет исчез. Наверное, бросил сразу. Ничего не помню…

— Бегут! — кричит прапорщик Гусев азартно, будто я глухой. — Мы их порвали!

Опять я ляпнул из старого лексикона, а теперь пойдет в народ.

— Виктория!

Все? Оглядывая окрестности, прикидываю. Вроде все. Калмыки рубят бегущих, преследуют остатки вражеской армии. Мне там делать нечего. А что я должен? Так… Собрать солдат. Проверить потери, раненых к врачам, посчитать трофеи, выяснить, кто отличился из низших чинов. Медаль не в моей власти, но поощрения бывают разные.

К моменту появления начальства в виде Ломана, заглянувшего к Вельяминову из Низовского полка и своим апшеронцам, уже был готов к докладу. Тот откровенно расплылся, довольный. Тридцать восемь убитых в трех полках первой линии, сто восемьдесят два раненых, из которых три десятка тяжело, остальные могут находиться в строю. Считай, всухую сделали янычар! А пугали, пугали — лучшие войска…

— Где твой писака?

В армии как в деревне. Все обо всех всё знают.

— Давай его сюда, буду диктовать донесение фельдмаршалу.

— Гусев!

— Так точно! — Прапорщик никуда не уходил, рядом.

— Пиши!

— Решительная атака проведена блестяще, — после положенного обращения принялся диктовать бригадир сообщение. — Басурмане, — в устах явно не русского происхождения человека, пусть и родившегося в России, прозвучало забавно, — перевес в людях имели пятикратный…

Я невольно замычал в изумлении, поспешно захлопнув рот. Все хорошо в меру. Ну в два-три раза их было больше, зачем же так преувеличивать. По показаниям пленных, семь тысяч янычар и татар свыше двадцати. У нас пять полков и калмыки. Где-то восемь. Все равно почетно и красиво. Тут на поле не меньше двух тысяч убитых. Да еще разбежавшиеся. Ну еще калмыки посекут и пленных соберут.

— Два орудия подбиты метким огнем нашей артиллерии, девятнадцать захвачены со многими боеприпасами. Обслуга уничтожена гренадерами Апшеронского полка…

— А где конь? — спрашиваю у наконец появившегося Геннадия. Он привел только своего.

— Погиб Дончак, — грустно сообщает. — Пуля прямо в голову прилетела. Не мучился.

— Жалко…

— …Также у подполковника Ломоносова был убит в бою конь, — продолжает диктовать Ломан, демонстрируя чудеса тонкости слуха и быстрой реакции.

И ведь не возразишь, чистая правда. Только на слух получается, несся я на верном коне и чудом спасся. Умеет составлять послания. Не захочешь — наградишь. А от меня в основном жалобы на недостатки и неполучение положенного или худое качество поступают. Разве можно возразить, когда командир о тебе заботу проявляет?