Посвящение

— Чувство справедливости мне свойственно, это само собой. — Амбруш, похоже, задумывается всерьез. — Но Юстиция означает не чувство справедливости, а обладание справедливостью, и, с какой бы горячностью я ни спорил, Карой, сам я не верю в собственную справедливость. Вообще эти добродетели чересчур взаимосвязаны. Видишь, я невольно назвал их вместе: Веру и Справедливость. Интересно, что Гарри не претендует на обе эти добродетели. Любопытно узнать почему.

Происходит долгий диалог по-английски, после чего Амбруш поясняет:

— Гарри воспитывался в католическом духе, поэтому и для него вера тоже была синонимом справедливости. Когда он отошел от своей веры, то с недоверием стал относиться ко всякой религии и идеологии вообще. Это был трудный период в его жизни, он метался из страны в страну, потому и получилось так, что университетскую учебу он начал в Англии, продолжил в Дании и Австралии, а завершил в Мадриде. В настоящее время он больше тяготеет к Востоку; кстати, туда он и держит путь, поплывет из Венеции морем. Гарри надеется обрести духовную гармонию там, где нравственную атмосферу определяют буддизм и даосизм, в Европе по-прежнему слишком силен христианский дух, и ей далеко до наслаждения жизнью как таковой и наслаждения собственным «я». Гарри эгоист, по его мнению, сознание справедливости необходимо лишь очень бедным и слабым людям или же революционерам и диктаторам. Любопытно, не правда ли?

— О да, конечно! — отзывается Карой без энтузиазма. — Зато мы оба воспитывались отнюдь не в католическом духе. И не пытайся меня убедить, будто разочарование в пионерской организации вытравило в тебе способность верить!

— Видишь ли, Карой… Попробуй представить, каково человеку, который в отличие от тебя появляется на свет божий с острым чувством вины. Ведь я, сколько помню себя, постоянно страдал от этого комплекса.

— Подумать только! Очередная твоя добродетель?

— Не раскаяние, но чувство вины. Кому, как не тебе, знать: вокруг меня вечно пахло скандалом. Я был нарушителем дисциплины, грозой класса, проклятием для несчастной матери. Постоянные замечания и тройки по поведению со временем заставили меня оправдывать свою дурную репутацию, и при этом я четко ощущал: какое бы наказание меня ни постигло, оно получено поделом. Во что мне оставалось верить — в свои проступки, совершаемые с отчаяния, или в справедливость понесенного наказания? Нет, я не считал справедливым наказание и постоянную атмосферу недовольства окружающих моим поведением. Я всего лишь признавал за ними право на недовольство, точно так же как себя считал вправе восставать против них. Постепенно я убедился, что гораздо легче ориентироваться в жизни, если руководствуешься собственными правилами и плюешь на справедливость. К тому же и облик справедливости менялся время от времени в зависимости от литературных пристрастий на данный период.

Лаура бросает взгляд на Кароя, внимательно слушающего исповедь брата, и дружески обращается к Амбрушу:

— Неужели ты и вправду рос таким тяжелым ребенком? Впрочем, это нетрудно себе представить. Вот только странно слышать, будто ты уже от рождения был этаким нехристем. Послушай, Амбруш, ты не находишь, что христианские добродетели все какие-то «женственные»? А грехи, каковы они по характеру?

Братья дружно смеются. Лаура с поразительной наивностью изображает сладострастную, погрязшую во грехе распутницу; в духе немых фильмов двадцатых годов — подняв плечи и запрокинув голову, трепетно опустив ресницы — она глубоким, грудным голосом произносит страстно, на выдохе: «Грехи».

— Милочка моя, нарушение любой из десяти заповедей считается грехом. Не пожелай жены ближнего своего, — рокочет Амбруш с добродетельным видом кантора и в назидание грозит пальцем.

— А мужа ближней своей? — тотчас находится Лаура.

— Демагогия типично феминистского толка, — осаживает ее Амбруш. — Кстати, надо бы поинтересоваться у Гарри, он у нас дока по части добродетелей. — И он обращается к Гарри.

— Гарри утверждает, будто бы нарушение десяти заповедей — не просто грех, а грех смертный. Точно такой же смертный грех сомневаться в милости господней или в каком-либо из постулатов веры.

Лаура недовольна ответом.

— Нет, пусть он назовет тягчайшие грехи.

Амбруш слово за словом переводит ответ рыжего ирландца:

— Смертным грехом, к примеру, считается воровство, убийство, нарушение супружеской верности. Впрочем, это мы и без него знаем, — пренебрежительно отмахивается он. — Ну а сейчас он перечислит семь основных грехов. И тоже не велика премудрость, это я и сам знаю: Гордыня, Жадность, Сладострастие, Зависть, Чревоугодие, Злоба, Леность.

— Значит, это и есть основные грехи? — всплескивает руками Лаура.

— А что, разве мало?

Лаура заразительно смеется:

— Карой, твоя жена — грешница!