Посвящение

Они подходят к небольшому мостику. С противоположной стороны к нему приближается старуха на костылях. Она ловко подтягивает тело, поднимаясь по ступенькам все выше и выше, и на ходу бросает какие-то веселые реплики сопровождающей ее женщине помоложе, которая неловко топчется позади: она бы и рада помочь старухе, да не может из-за узкого пространства меж перил. Амбруш и Карой, само собой разумеется, останавливаются, поскольку видно, что женщина на костылях занимает почти весь проход. Зато Лаура размашистым, упругим шагом взбегает по лестнице, и несчастная старуха с извиняющейся улыбкой неловко сторонится, чтобы уступить ей дорогу. Затем, когда Лаура промчалась мимо, женщина поспешно, неуклюже спускается по ступенькам, мужчины растерянно и беспомощно наблюдают за этим мучительным зрелищем. Лаура в напряженной позе поджидает их по другую сторону моста. Амбрушу хочется предостеречь брата, чтобы тот не вздумал бранить Лауру, в конце концов, ничего страшного не случилось, просто путешествие достигло своей цели: ведь люди лишь ради того и путешествуют, чтобы освободиться от сдерживающих и регламентирующих их поведение правил, — но не успевает вмешаться. Лаура не сводит с них неприязненного взгляда и наверняка разобидится еще больше, если заметит, что Фратеры обсуждают ее поведение. Так что Амбрушу остается держать язык за зубами, а Карой, еще не сойдя с мостика, спрашивает:

— Что с тобой, Лаура? Опомнись!

— Осточертела, опостылела мне эта жизнь! «Совершенно неважно, уважаемый сударь, что вам больше никогда не подняться с кресла, зато как хорошо у вас теперь сгибается рука в запястье! Ну, еще немного! Еще чуточку! Ах, какой молодец! Смотрите-ка, он поднял колено! Браво, а теперь попробуйте поднять другое! Не получается? Ничего страшного, в другой раз получится!» Осточертело бороться за каждые полмиллиметра движения скрюченной ноги или руки, осточертело радоваться выигрышу в четверть миллиметра, я задыхаюсь от этой беспросветной жизни! — Взгляд ее падает на Кароя, и она, чуть понизив тон, четко и внятно выговаривает: — Осточертело, что ты вечно считаешь гроши, вечно сквалыжничаешь и даже здесь верен этой своей привычке. И меня же еще призываешь к порядку, что я, мол, веду себя не слишком-то прилично!

Карой с сурово застывшим лицом выслушивает Лауру; его возмущает и оскорбляет брошенное ею обвинение. У него уже готово сорваться с языка: «Если бы я не считал гроши, тебе бы вовек не видать Италии, милая моя!» Но он вспоминает, что шестьсот долларов, собственно говоря, принадлежат Лауре, ведь жертвователь — ее дядюшка. Нельзя также забывать, что, одернув жену, он рискует на несколько дней испортить настроение всей компании, ведь Лауру не так-то легко умилостивить, да и жаль тратить драгоценное время на ссоры, тем более из-за такого пустяка. Мелькает мысль, что он, в сущности, позабыл о вошедшей в пословицу капризной женской натуре, поскольку Лаура обычно вела себя трезво, сдержанно и дружелюбно, но ведь, в конце концов, Лаура тоже женщина и, как видно, именно теперь вздумала покапризничать. Конечно, подобная истерика — невелика радость, но по крайней мере она уже позади.

— Хорошо, Лаура, — со стоической улыбкой произносит Карой, — давай вернемся и купим эту вазу.

— Ну, ты довольна? — спрашивает Карой, когда они выходят из магазина с огромным свертком: ваза тщательно упакована, переложена опилками и стружками. Лаура без слов примирительно опускает голову.

— И все же ты могла бы обойтись без нее, правда? — бормочет себе под нос Амбруш и подталкивает локтем Лауру. У нее, бедняжки, перехватывает дыхание, она испуганно вскидывает глаза на Амбруша и видит, что он далек от мысли ехидно поддеть ее или прочитать ей нотацию, а замечание сделал с видом понимающего сообщника; Лаура закрывает лицо руками и, смеясь, отворачивается в сторону.

ПЯТНИЦА, С 8.21 ДО 9.30 УТРА

Серебристое утро на берегу канала Джудекка. Рио, открывающиеся отсюда, выглядят по-будничному раскованно и оживленно, несмотря на резкие тени, преобладают чистые и светлые тона — это всего лишь умело нанесенные мастером тонкие оттенки цвета или оттенки оттенков. Деловито тарахтят, проносясь по воде, моторные лодки и баркасы с зеленью и овощами, молоком, хлебом и мясом, баркасы-прачечные. Ловкие, размеренные движения грузчиков. Освещенная солнцем зелень вьющихся растений на восточных стенах домов. На трехметровой кирпичной стене терраса, в выступе балюстрады белый мраморный бюст, позади него — буйная поросль молоденьких кустиков, пересаженных с дерном на террасу. Доминируют розовый и терракотовый цвета — цвета глиняных горшков и кирпича. Над крышами домов плывет колокольный звон; более робкие и редкие удары отбивают колокольни заштатных городских церквей — обиженно в силу своей обойденности. Из ближайшего дома выносят закрытый гроб. Ставят его в моторную лодку, отвязывают ее, и она, прорезая в воде взбаламученную полоску, с грохотом уносится прочь.

— Здесь даже покойников возят на моторках? — спрашивает шокированная Лаура.