Потаенное судно

Сегодня он не захватил велосипеда, никуда не собирался. Просто взял в руки вишневый прутик, пошел не спеша своей улицей мимо конторы колхоза Котовского, мимо паровой мельницы, мимо конторы Чапаевской артели — в центр слободы, как тут говорят «до волости». И надо же было такому случиться! Не успел подойти к ларьку, где Варя, дочь Косого, присуха Йосыпа Сабадыря, «ситром» торгует, не успел оглядеться, как подскочила, резко затормозив, машина-полуторка, и ему крикнули:

— Садитесь. Что же вы?..

Антон, не раздумывая, взялся за борт кузова, поставил ногу на скат, легко, лётом перемахнул через темно-зеленый борт газика. Он недоуменно, с опозданием, огляделся: кто же его позвал? Оперевшись боком о кабину, положив оголенную до плеча смуглую тонкую руку на матерчатый ее верх, стояла незнакомая девушка. Зачем-то поправила левой свободной рукой воротничок голубой кофты, поправила легкую расклешенную юбку темно-лилового цвета. Антон посмотрел на ее синие прорезиненные, как у него, тапочки — слегка припыленные, — скользнул взглядом по стройным смуглым ногам, поднял глаза к ее лицу, хмуря от смущения и без того хмурые темные брови. Он не мог понять, почему она его позвала. Смутившаяся девушка виновато пролепетала:

— Вам разве не в город? Я думала, ожидаете попутную машину…

Она, сама не понимая, что делает, видимо, по крайней растерянности, а может, просто для того, чтобы сгладить свою промашку, протянула смуглое крылышко узкой ладони Антону:

— Паня…

Антон вскинул брови высоко на лоб. Его крупные припухлые губы вздрагивали, сами собой разъехались в улыбке, обнажив снежную синеву крупных плотных зубов. Поспешно поймал ее руку, утопил в широкой, разбитой всякими работами ладони.

— Тоня! — вторя ей в лад, назвался он. Но тут же спохватился: — Тю, что я!.. Антон! Просто Антон. — И для чего-то добавил, видимо, хотел успокоить невпопад пригласившую его девушку: — А мне и взаправду треба в город!

Когда полуторка качнулась, набирая скорость, Антон по-пьяному затоптался по кузову, балансируя огромными ручищами. Паня пригласила:

— Держитесь за кабину!

Они стояли рядом, не сводя глаз друг с друга. Их было только двое. И едва ли они понимали, что с ними происходит. Едва ли понимали, куда едут, зачем. Совсем неслышно в тряском погромыхивающем кузове прозвучали ее слова, тут же подхваченные и унесенные ветром:

— Мне только до Кенгеса…

Антон не знал, откуда она, но по ее чисто русскому выговору догадывался, что она не новоспасчанка. Может, из города? Может, еще откуда-то издалека?.. Услышав, что она из Кенгеса, а Кенгес вот он — рукой подать, брат Новоспасовки, — Антон просиял. Крупные зубы снова показались в счастливом оскале. Паня тоже оживилась, посветлела, заулыбалась. Откинув голову назад, взмахнув коротко стриженными льняными волосами, девушка как бы спросила взглядом: «Чему вы обрадовались?» Он ответил ей вслух:

— Мне тоже до Кенгеса!

И мысленно пропел песенку-дразнилку, которой новоспасчане-«хохлы» обычно задевают кенгесских «кацапов», сильно упирающих на «а»: «Вай, па морю плавала цибарка».

На изломе шляха они постучали в кирзовый верх кабины. Держась за Антонову руку, Паня первой спрыгнула на землю. Антон перемахнул через борт, чуть упершись в него ладонью. Он наклонился, отряхнул широко полоскающиеся над тапочками клеши, заправил выбившуюся на боку белую рубашку под брючный пояс, подбил чуть повыше закатанные рукава. Его темный чуб с буроватыми подпалами — следы весеннего солнца — нависал сбитым вправо козырьком.

Пошли не сговариваясь, не спрашивая друг друга, куда и зачем. Широкая, исполосованная колеями подвод и машин улица круто спускалась вниз, ведя в самый центр Кенгеса. На площади белой огромной клушей сидела низкая, раздавшаяся в боках церковь, обнесенная невысокой оградой. Дорога повела их влево. Спустившись под гору, она спокойно тянулась по низкой равнине до самых Пятихаток. Справа потягивало прохладой поливных огородов, нежно-зеленым дымом стлались вдоль реки кудлатые лозняки, темными купинами бугрились вербы. Вдали, за широкими просторами огородов, синел хутор Гоньки и Северина, ощетинившись пиками осокорей.

Здесь, внизу, под горой, все млело от горячего затишка, дрожало близким маревом, тарахтело кузнечиками, поблескивало прозрачными подкрылками стрекоз. Там, чуть выше, на бугре, посвистывали суслики, кланялся под ветром султанистый пырей, клонился долу гибкий, еще совсем легкий бесколосый овсюг. Оттуда, сверху, тянуло дурманно-сладким запахом разогретого на солнцепеке разнотравья.