Потаенное судно

Лицо одного человека Антону показалось знакомым. Скорее не лицо, а весь он был знаком. Приземистый, сухощавый, темноскулый. Когда Антон подавал ему руку, он как-то знакомо от нее отмахнулся. Схватившись за малые кнехты, подпрыгнул, подтянулся с силой, упершись одной ногой в окантовку иллюминатора, другую закинул за борт. «Моряк, — подумалось Антону. — Иной так не сможет». Когда незнакомец уселся на палубу, опершись спиной о рубку, Баляба приблизился к нему, заглянул в лицо и отшатнулся. Нет, это был совсем не знакомый ему человек. Лицо незнакомца было сильно изуродовано. Косой глубокий рубец начинался над правой бровью. Он рассекал ее пополам таким образом, что конец брови падал значительно ниже той части, от которой он был отсечен. Дальше шрам ложился проломом на середину носа, сбегая вниз по левой щеке до кончика уса. Правый глаз, через который перекинут шрам, зиял темным, незрячим провалом. Баляба поежился от холода, отступил в сторону.

— Что приглядываешься? Земляка потерял?

— Потерял… — разочарованно протянул Антон. И вдруг поймал себя на мысли, что голос этот он где-то слышал. Чтобы продлить разговор и тем самым убедиться в своей догадке, он добавил с надеждой: — Кореш был на эскадренном, душа хлопец. Потонул южнее Эзеля.

— Жаль твоего кореша!.. Отпел ты его? — спросил, сверкнув левым уцелевшим глазом.

— Отпел… — признался Антон.

— Туда ему и дорога! — с ожесточением махнул рукой изуродованный. — Стольких эта война отпела, что и жалеть перестали.

Антон потрогал шею у подбородка — там, казалось, застрял жесткий комок. Он не давал дышать, не давал говорить. Глаза обожгло горячим, нахлынувшим вдруг туманом. Антон узнал, кто перед ним, не мог не узнать.

— Мичман! — прохрипел он. — Конопля!.. Неужели не помнишь? — Он кинулся к человеку, схватил его за отвороты фуфайки, поднял, притянул к себе, уткнулся лицом в его расхристанную, пахнущую застарелым потом грудь. — Ко-но-пля-а-а!.. — выдохнул охрипшим, прерывистым голосом.

Конопля отстранил Антона, долго лепил цигарку, и только успокоясь немного, и вспомнив, что курить не дозволено, дабы не нарушать светомаскировку, сказал равнодушно:

— Я тебя признал сразу, как только ты руку мне подал.

— Почему не назвался? — чуть ли не вскрикнул снова приблизившийся к нему Антон.

— А вроде и ни к чему!

— Как это?

— А так. Невелика для тебя будет потеря.

— Мичман, что ты балакаешь?

— А и не мичман я. — Помолчав, определил: — Тать. Без роду и племени. Без чинов и званий.

— Да мы тебя возьмем на катера. Хочешь, свой уступлю? Становись у штурвала!

— Отстоял свое. Спишут под чистую. На мне живого места нет. Я три раза бегал из лагеря. — Он поднял левую руку — беспалую культяпку, расправил ею усы. — Живого тела не осталось.

Богорай прервал их беседу:

— Пора, пора! Засиделись тут…

Антон спохватился:

— Придем до места, поговорим!

— О чем беседовать-то: все переговорено.

— Я тебя так не отпущу!

— Невелика выгода…

Когда к полудню пришли в бухту, Конопля — седой, неимоверно старый лицом, с глубоким синим шрамом, легшим наискось, словно перечеркивая всего человека, — сошел первым с катера, не попрощавшись, не оглянувшись, удалился по пирсу в ту сторону, где стояла группа военных, прибывшая встречать диверсионный отряд. Антон глядел ему вслед — горбящемуся, удаляющемуся неверной походкой, — недоумевал: «За что так со мной, за что?.. — Спохватившись, подумал: — Может, он о Лотохине что знает, а я и не спросил…»

13

— Война покатилась под гору, — любит говорить Богорай. — Жми, ребята, не упусти ее из виду!

Баляба думает несколько иначе. Если только слушать Сводки Совинформбюро, или глядеть на просторное полотно карты — тогда, конечно, покатилась. Теснимая красными флажками, она убывала, таяла, сходила, словно снег с полей, пригреваемых солнцем. А если не на карте, если в море с ней видишься, если берешь ее десантом, высаживаемым на острова, — ух, как она тяжела и неподатлива. Здесь она не под горку катится, а обрушивается на тебя с высоты лавиной, грозя раздавить, похоронить под жестким камнепадом.

Антон помнит тот день, когда выбрасывали армейцев на острова Тютерской гряды. Помнит, как шли напролом сквозь огонь береговых установок и легких миноносцев. Помнит армаду шюцкоровских катеров, которые буквально прошивали пулеметами весь залив. Помнит, как беззвучно присел у штурвала командир катера, как Богорай, перехватив штурвал, кивнул Антону на командира. Антон, уловив приказание, поднял под мышки обмякшего, вдвое отяжелевшего лейтенанта, спустился с ним вниз, хотел было перевязать, но, поняв, что это уже ни к чему, сорвал шлем с головы, закрыл им лицо…