"Странно, они так похожи, раньше я этого как-то не замечала", - думала меланхолично Эхо. То, что Маэстро ей симпатизирует, она знала давно и ей было это лестно, но в группе трассеров не принято выделять кого-либо в своих отношениях. Теперь же, кажется, сам Элефант влюбился в нее... Эхо вспомнила весь их сегодняшний вечер и нашла еще несколько едва заметных штрихов в подтверждение этой своей мысли.
Она вспомнила, как простодушно и доверчиво рассказывал он о своей цели - найти легендарное озеро превращений и переродиться в некое подобие пророка и мессии. Слушать его было и сладко, и смешно, и страшно. Хотелось и верить в возможность могущества, и даже, на мгновение, верилось, и тогда становилось страшно от сознания, что за титан сидит подле нее и поверяет свои думы, страшно быть песчинкой на его циклопической ладони, но стоило миражу слов рассеяться, как становилось смешно, и Марине большого труда стоило не показать и виду. Она и сама не знала, отчего ее разбирает смех, может быть оттого, что стоило ей шевельнуть пальцем?.. Но в эти мгновения недвижно-безразличный Маэстро вмешивался в ее сознание одним своим присутствием, и ей становилось стыдно. Сколько раз хотела она вмешаться в жизнь Маэстро, но всякий раз ей казалось, что ее чувство к нему слишком поверхностно и что это не дает ей права отнимать у него нечто большее... Вот и получалось, что Маэстро делил часы отдохновения с воображаемыми красотками...
Марина разом обрубила свои мысли, поймав себя на том, что начинает кипятиться. Впрочем, по инерции, она еще представила себе, как он не там, на трассе, а здесь приударяет за девицами, и это получилось так натянуто-нелепо, искусственно, какой-то Витя с их курса, прозванный "ПБ", в маске Маэстро.
Станция метро была в двух кварталах от дома Маэстро, и, выйдя на бульвар, Марина решила прогуляться до нее пешком.
Погода была ясная и тихая, чуть подмораживало, но не больше минус пяти, так что пройтись после многочасового сидения в душной комнате было приятно. Как-то само собой вспомнилась юность, школа, ночные прогулки и такие же ясные черные приветливые ночи, вспомнилось то, прозрачно-возвышенное, романтически-идеалистическое настроение, с воздушными замками великих планов и путаницей опаляющих желаний. Теперь она казалась себе самой практичней, циничней, опытней, и, поймав себя на том, что к ней сейчас пришло не истинное ощущение молодости, а живописный мираж, созданный умелым и тренированным воображением по рецептам Экс-Со-Ката, Эхо, не без оттенка самодовольства, широко улыбнулась, а улыбнувшись, потянулась и в довершение всего чуть было не крикнула во весь голос: "Я живу!" Но вместо этого только шепотом повторила эту формулу радости: "Я живу, я живу, я живу", и почувствовала, как легкая дрожь пробежала по телу от темечка до пяток.
Когда-то, вступая на стезю трассер-дао, Марина без колебаний и долгих раздумий взяла себе второе имя - "Эхо". Как известно, легендарный трассер приводит на страницах своих записок несколько методов раскрытия собственной сущности, которая и должна быть возможно более полно отражена во втором имени, и советует не принимать опрометчивых решений, ибо выбор производится раз и навсегда. Марину с детских лет все считали очень отзывчивой и чувствительной девочкой, и она свято верила в это сама, а как говорили древние "tertium non datur" - "третьего не дано".
Ныне, считая себя уже не желторотым трассером, и так оно и было, Эхо приобрела стойкую привычку анализировать свои чувства и даже их мимолетные оттенки. Нет, этот врач, этот известный консультант ей понравился меньше, чем она могла ожидать. Деловит, серьезен, собран, задал только самые важные вопросы, но ей показалось, что он был с ними слишком сух и официален, а еще, пуще того, явно выделял Элефанта, это в среде трассеров всегда считалось дурным тоном, все были равны - и точка. Пусть даже непосвященным это казалось парадоксом. Уважать можно кого-то меньше, кого-то больше, кто-то может казаться тебе симпатичнее, добрей, умней, но относиться к каждому должно с равным проявлением знаков внимания. Ко всему прочему хладнокровное отношение к тому, кто в петле, было в нем только соблюдением буквы неписаных законов, а не их духа, пунктом правил, за которым легко спрятать равнодушие.