Читаем Потаённые страницы истории западной философии полностью

Заговор совершенно не обязательно произносить артикулировано, с соблюдением интонации и динамических оттенков. В заговоре важен повтор, настойчивое донесение смысла путем многократного возвращения к одному и тому же, так что рифма является не более чем подтверждением ритма. В заговоре мысль кружится вокруг одной оси, как бы зазывая покружиться вместе. Задача заговора состоит в том, чтобы создать место встречи, обставить это место декорациями и принять в дом званного гостя-покровителя. Слова в заговоре не есть, собственно, слова и предложения; скорее, слова в заговоре есть «мыслеформы» теософии Р. Штайнера, они суть видимые онтосы. «Речь, – писал Д.Н. Овсянико-Куликовский, – можно было – по понятиям древности – видеть, ибо «видеть» и «слышать» были не то, чтобы совсем синонимы, но понятия весьма близкие…сливающиеся в одном основном представлении текущей жидкости…» [Овсянико-Куликовский 1883, 69]. В гимне богине Речи Овсянико-Куликовский находит прямое подтверждение своей мысли:

«…Мною вкушает пищу тот, кто видит, кто дышит, кто слышит сказанное, –(сами того не зная), они при мне состоят («они Омне живут!»).Слушай! Слушайся! Я говорю правду»[Овсянико-Куликовский 1883, 118].

Признание сакральности языка имеет важное для философии следствие: философия религии должна предшествовать философии языка и быть не сравнительным религиоведением, а онтологией персонажей, известных по трансовому опыту. По своему происхождению язык связан с трансовым опытом человечества, через который и проходит, я утверждаю, «путь к языку». Насколько оригинальна эта идея? Во всяком случае, она не настолько нова, чтобы приписывать авторство себе. Еще Ф.де Соссюр, страстный сторонник знаковости языка, иронизировал над «ясновидением»: «Некоторые ясновидцы заявляют: «Язык есть нечто, находящееся совершенно вне человека и имеющее собственную организацию, это некая паразитарная растительность, распространившаяся по поверхности рода человеческого». Другие говорят: «Язык есть нечто человеческое, но он подобен естественным функциям»» [Соссюр 1990, 93]. Для М. Хайдеггера, избравшего для языка путь через поэзию, а не через знаки, ирония Ф. де Соссюра была бы совершенно неуместной. Поэзии немецкий философ придает трансцендентальное значение, обыгрывая упоминание «богов» в литературе романтизма: «…боги сами приводят нас к языку. Как говорят боги? …намеки – Вот с незапамятных времен язык богов… Сказывание поэта есть улавливание этих намеков…» [Хайдеггер 2003, 91]. Как осуществляется это самое «улавливание»? – Усилиями с двух сторон: «Но боги только тогда могут войти в слово, – уточняет М. Хайдеггер, – когда они сами спрашивают нас и спрашивают с нас» [Хайдеггер 2003, 79]. Можно понять лингвистов, которые отказываются понимать соображения о том, как боги «могут войти в слово». Лингвисты понимают язык через семиотику-для-нас, в то время как возможна семиотика-для-богов, в которой могут быть иные измерения языка, иные виды «значений». Например, боги входят не в слово, а в аромат слова, в аромат фразы или в музыку слова, в музыку имени (любимой женщины, родины); в пространствах музыки или аромата места предостаточно.

В лингвистике нет богов, но тогда нет и того диалога, который предшествует языку и делает его возможным. Для М. Хайдеггера принцип языка ясен однозначно: язык возникает на границе двух реальностей, и возникает он как диалог людей и богов, причем на общей им территории «дома бытия». Чтобы начать говорить, надо войти в язык. Богам тоже надо «войти в слово», но для этого слово должно сопрягаться в своих частях, образуя непрерывность при любой длине этого слова-речи. Неправильная речь не мешает людям двигаться в ней, но является серьёзным препятствием для богов: они её просто покидают (так люди покидают транспортные средства, увязшие в дорожной грязи). При правильной речи (сработанной поэтами) боги не только входят в слово, но они плывут в речи по её течению, имея возможность этим течением управлять. Так возникает «соработничество» людей и богов, – «синергия», которую мы называем «языком», а наблюдаем в «речи».

Перейти на страницу:

Похожие книги

MMIX - Год Быка
MMIX - Год Быка

Новое историко-психологическое и литературно-философское исследование символики главной книги Михаила Афанасьевича Булгакова позволило выявить, как минимум, пять сквозных слоев скрытого подтекста, не считая оригинальной историософской модели и девяти ключей-методов, зашифрованных Автором в Романе «Мастер и Маргарита».Выявленная взаимосвязь образов, сюжета, символики и идей Романа с книгами Нового Завета и историей рождения христианства настолько глубоки и масштабны, что речь фактически идёт о новом открытии Романа не только для литературоведения, но и для современной философии.Впервые исследование было опубликовано как электронная рукопись в блоге, «живом журнале»: http://oohoo.livejournal.com/, что определило особенности стиля книги.(с) Р.Романов, 2008-2009

Роман Романов , Роман Романович Романов

История / Литературоведение / Политика / Философия / Прочая научная литература / Психология
Адепт Бурдье на Кавказе: Эскизы к биографии в миросистемной перспективе
Адепт Бурдье на Кавказе: Эскизы к биографии в миросистемной перспективе

«Тысячелетие спустя после арабского географа X в. Аль-Масуци, обескураженно назвавшего Кавказ "Горой языков" эксперты самого различного профиля все еще пытаются сосчитать и понять экзотическое разнообразие региона. В отличие от них, Дерлугьян — сам уроженец региона, работающий ныне в Америке, — преодолевает экзотизацию и последовательно вписывает Кавказ в мировой контекст. Аналитически точно используя взятые у Бурдье довольно широкие категории социального капитала и субпролетариата, он показывает, как именно взрывался демографический коктейль местной оппозиционной интеллигенции и необразованной активной молодежи, оставшейся вне системы, как рушилась власть советского Левиафана».

Георгий Дерлугьян

Культурология / История / Политика / Философия / Образование и наука
Иисус Неизвестный
Иисус Неизвестный

Дмитрий Мережковский вошел в литературу как поэт и переводчик, пробовал себя как критик и драматург, огромную популярность снискали его трилогия «Христос и Антихрист», исследования «Лев Толстой и Достоевский» и «Гоголь и черт» (1906). Но всю жизнь он находился в поисках той окончательной формы, в которую можно было бы облечь собственные философские идеи. Мережковский был убежден, что Евангелие не было правильно прочитано и Иисус не был понят, что за Ветхим и Новым Заветом человечество ждет Третий Завет, Царство Духа. Он искал в мировой и русской истории, творчестве русских писателей подтверждение тому, что это новое Царство грядет, что будущее подает нынешнему свои знаки о будущем Конце и преображении. И если взглянуть на творческий путь писателя, видно, что он весь устремлен к книге «Иисус Неизвестный», должен был ею завершиться, стать той вершиной, к которой он шел долго и упорно.

Дмитрий Сергеевич Мережковский

Философия / Религия, религиозная литература / Религия / Эзотерика / Образование и наука