Потаённые страницы истории западной философии

Время как общее понятие привносится в общественное сознание Европы с изобретением механических часов с циферблатом и стрелками (городские башенные часы, XIII век). Привычка к часам обернулась «переживанием времени»: время стали чувствовать; вот оно «идет», «ползет», «бежит», «торопится», «летит». Посредством пресловутого «онтологического доказательства бытия бога» время превращается в «физическую реальность»: раз её чувствуют и измеряют, значит, она есть. Эта мысль, кстати, тоже известна бл.Августину. Культурологическая история с «временем» точно такая же как с «небом»: все привыкли видеть небо высоко, а на небе видеть звезды. Греки «переживали» небо как «твердь», а звезды воспринимались как отверстия в тверди, через которые просачивается светящийся эфир или свет от колесницы солнца. Однако, при всей очезримости неба, оно оказалось фантомом.

С изобретением механических часов общественная культура регламентировала время в привычных календарных формах: настоящее, прошлое, будущее. С понятием «ускорение» сложилась наука физики; это означает, соответственно, что европейская физика сложилась вокруг привычно-наглядного понимания времени с использованием механических часов, «будильника».

В античную эпоху будущий концепт времени определялся не в направлении физики: это судьба, рок, доля, провидение, фатум. В религиозном понятии «провидение» вообще слиты воедино три разных понятия: время, бог, бытие. Отсюда сакраментальное «что есть, то и будет». Время «имеет место быть» как выражался Хайдеггер, но не в качестве будильника, а в качестве событий. В событиях есть момент воли – доброй или злой. А. Шопенгауэр не без оснований вводил в картину мира «Мировую волю» – что бы она ни значила.

В греческой мифологии не было божества времени; были Ананке и её дочери Мойры. Ананке вращает веретено, прядя нить «бытия», а Мойры помогают нить скручивать. А.Ф. Лосев обращает внимание на этимологию: «Мойры (мойра букв. «часть», «доля», отсюда «участь», которую получает каждый при рождении) <…> Мойры понимаются теперь как рок («то, что изречено») и судьба («то, что суждено»)…» [Мифологический словарь, 1991, с. 374]. В этимологической связке рок-речение уже соединены воедино язык и бытие, слово и бытие.

«Судьба» имеет место не только в отношении людей, но в отношении организации любых событий, от хода природной эволюции и истории цивилизаций до мельчайших проявлений быта. «Судьба» есть тоже сила. Физики порой забывают, что понятия «сила» и «энергия» изначально сложились вне физики, а порой и непосредственно в теологии. Сила слова, сила авторитета, сила духа – всё это силы, меняющие поведение людей, меняющие ход принятия решений, меняющие историю. Аналогичным образом «энергия» буквально означает задействованность, вовлеченность в дело (от εργον – дело, действие, поручение). В общем случае «силы судьбы» удерживают реальность в определенных рамках, проявляют себя как бы в качестве регулятора-светофора. Светофор обладает странной силой: по мановению светового сигнала останавливается поток автомобилей или, напротив, возобновляется их ускорение. Светофор реально может стать для кого-то судьбой, роком, несчастной или, напротив, счастливой долей. Настоящая физика времени в судьбоносности, а не в часах и «числе движения» (позиция Аристотеля в его «Физике»).

Надо заметить, что вся авторская философия Мартина Хайдеггера в чрезвычайной мере зависит от метафизики Аристотеля; это очевидно любому профессионалу, в этом признавался он сам, об этом говорили его ученики, не забывают говорить переводчики. Однако, так сложилось, что знатоки Хайдеггера как правило не являются знатоками Аристотеля. Виной тому западная традиция истории философии: Аристотеля то подгоняли под Платона, то противопоставляли ему. Оба подхода односторонни. Платон выстраивал свою «картину мира» через обращение к Пармениду и Пифагору – порой мифологизируя свое учение ради целостной концепции. Аристотелю подобный подход чужд; он отказался от выстраивания «картины мира», но сосредоточил свое внимание на методе «миропонимания», причем, трактуя миропонимание через язык. Это как раз тот момент, когда Хайдеггер приближается к Аристотелю в своем профессионализме.

Для Аристотеля язык не есть способ общения; язык только используется человеком для общения как, например, вода используется для питья. Понятно, что от изучения многочисленных способов пития воды: стаканами, флягами, под струей, – суть воды не станет яснее. Язык в понимании Аристотеля есть тот способ, каким не люди, но вещи сказываются о себе и друг о друге, «кажут себя».