Читаем Потаённые страницы истории западной философии полностью

Когда Ч. Пирс разделил знаки на знаки-иконы (например, фотография), знаки-индексы (например, дым и огонь), знаки символы (государственный флаг), он тем самым изначально закрыл путь какому-либо развитию семиотики. А после того, как Ч. Пирс и Ф. де Соссюр ввели в воображаемую «систему знаков» слово (язык), семиотика стала невозможной. Слово – не-знак; слово – подстановка, суппозиция. Точно также математические объекты – не-знаки, а подстановки. «Классики семиотики» отождествили знаки и суппозиции, после чего попытались за счет гибрида провести какой-либо дискурс. У Ч. Пирса это многочисленные классификации, у Ф.де Соссюра попытки алгебраизировать знак за счет отождествления знака с системой отношений по типу «теории множеств». Но алгебра потому и возможна, что она основана не на знаках, а на подстановках. Причем, подстановка банально восходит к механическим весам: одна чаша весов – другая чаша весов, а что в качестве груза – безразлично. Посредством последовательного взвешивания можно решать многие задачи, например, определять долю золота в ювелирном украшении. Последовательное взвешивание обеспечивает ход рассуждений дискурсом, алгоритмом, отчего возможной становится алгебра.

Груз на чаше весов при записи последовательности операций (взвешиваний) обозначается числом с буквой (количеством и видом груза), так возникает «алгебраический символ». Алгебраический символ обозначает не предмет сам по себе, а предмет на чаше весов. Разница такая же, как между «стулом» и «электрическим стулом». Предмет-на-чаше-весов приобретает измерение – по другой чаше весов, тем самым образуя и вступая в систему подстановок. Математическое мышление осуществляется в подстановках, а подстановки лишь помечаются знаками вроде как «для памяти». Последовательная смена подстановок образует комбинации, алгоритмы, дискурсы. Запись подстановок и их последовательных операций выглядит комбинацией символов. Символ выступает условным знаком подстановки, но подстановка всегда восходит к натуральному «грузу на чаше весов». Таким способом на чашах весов оказываются по одну сторону длина окружности, по другую радиус, или по одну сторону длина окружности, по другую площадь круга, или по одну сторону сила, по другую сторону ускорение. На чашах весов «реальные грузы», а отношения на весах чисто количественные: так появляются «формулы».

Ф. де Соссюр пытался в своей «философии языка» язык свести к «формулам», а формулы фонем, морфем, синтаксиса свести к системе отношений, закрепленных в условных знаках. Однако, отношения между подстановками невозможно перенести на систему условных знаков, поэтому проект семиотики Соссюра естественным образом не состоялся. Аналогичным образом рухнули нагромождения классификаций Ч.Пирса. Если Пирс определил знак как сигнал, то вся изобразительность и алгебраичность выпадают из «учения о знаках» по существу. Сигнал не обязан быть изобразительным или равным чему-то; его назначение другое.

Ч.Пирс довольно произвольно приравнял между собой знак и сигнал, в качестве аксиомы для своих теорий. Между тем, оба понятия не определены. Например, отпечаток следов зверя на песке – знак, сигнал, еще что-то? Очевидно, что животное, оставляя следы, не собиралось сигналить о себе и кому-то подавать знаки. Другое дело, когда животное «метит» свою территорию, «сигналит». На сигнал у животных есть «реакция», «рефлекс»; у человека иное отношение: он читает следы, и чтение делает их знаками.

Знак начинается с чтения, и чтение предшествует письму. Уже первобытный охотник читает следы животных, и это чтение делает следы знаками. Охотник не по запаху идет по следу, и не след в след. Для охотника следы животных являются письменами, поскольку он их читает, превращая в рассказы. Охотник «орассказывает» след: вот зверь заспешил, вот отвлекся, вот принял стойку, насторожившись, вот укрылся. Человек всматривается в отпечатки следов, и отпечатки для него превращаются в слова, в фразы, в рассказы, в видения. Так и музыкант, просматривая нотный текст – кляксы нот на полосатом стане, – слышит музыку: читает знаки. Чтение создает знак из чего угодно: следов ног на песке, закорючек букв на бумаге, конденсации пара в «камере Вильсона», колебаний воздуха в звуковом диапазоне. Всё, что читаемо, предполагает обращение материала в знак.

Перейти на страницу:

Похожие книги

MMIX - Год Быка
MMIX - Год Быка

Новое историко-психологическое и литературно-философское исследование символики главной книги Михаила Афанасьевича Булгакова позволило выявить, как минимум, пять сквозных слоев скрытого подтекста, не считая оригинальной историософской модели и девяти ключей-методов, зашифрованных Автором в Романе «Мастер и Маргарита».Выявленная взаимосвязь образов, сюжета, символики и идей Романа с книгами Нового Завета и историей рождения христианства настолько глубоки и масштабны, что речь фактически идёт о новом открытии Романа не только для литературоведения, но и для современной философии.Впервые исследование было опубликовано как электронная рукопись в блоге, «живом журнале»: http://oohoo.livejournal.com/, что определило особенности стиля книги.(с) Р.Романов, 2008-2009

Роман Романов , Роман Романович Романов

История / Литературоведение / Политика / Философия / Прочая научная литература / Психология
Адепт Бурдье на Кавказе: Эскизы к биографии в миросистемной перспективе
Адепт Бурдье на Кавказе: Эскизы к биографии в миросистемной перспективе

«Тысячелетие спустя после арабского географа X в. Аль-Масуци, обескураженно назвавшего Кавказ "Горой языков" эксперты самого различного профиля все еще пытаются сосчитать и понять экзотическое разнообразие региона. В отличие от них, Дерлугьян — сам уроженец региона, работающий ныне в Америке, — преодолевает экзотизацию и последовательно вписывает Кавказ в мировой контекст. Аналитически точно используя взятые у Бурдье довольно широкие категории социального капитала и субпролетариата, он показывает, как именно взрывался демографический коктейль местной оппозиционной интеллигенции и необразованной активной молодежи, оставшейся вне системы, как рушилась власть советского Левиафана».

Георгий Дерлугьян

Культурология / История / Политика / Философия / Образование и наука
Иисус Неизвестный
Иисус Неизвестный

Дмитрий Мережковский вошел в литературу как поэт и переводчик, пробовал себя как критик и драматург, огромную популярность снискали его трилогия «Христос и Антихрист», исследования «Лев Толстой и Достоевский» и «Гоголь и черт» (1906). Но всю жизнь он находился в поисках той окончательной формы, в которую можно было бы облечь собственные философские идеи. Мережковский был убежден, что Евангелие не было правильно прочитано и Иисус не был понят, что за Ветхим и Новым Заветом человечество ждет Третий Завет, Царство Духа. Он искал в мировой и русской истории, творчестве русских писателей подтверждение тому, что это новое Царство грядет, что будущее подает нынешнему свои знаки о будущем Конце и преображении. И если взглянуть на творческий путь писателя, видно, что он весь устремлен к книге «Иисус Неизвестный», должен был ею завершиться, стать той вершиной, к которой он шел долго и упорно.

Дмитрий Сергеевич Мережковский

Философия / Религия, религиозная литература / Религия / Эзотерика / Образование и наука