В отличие от лингвистов, которые сначала априори включают язык в систему каких-то «знаков», а потом недоумевают, отчего языку становится в ней тесно, Аристотель никогда не включает язык в систему знаков. Как вещь не сводится к её телу (Платон), так язык не сводится к знакам.
Как показывают тексты Аристотеля, у него специфическое отношение к знакам. Он стремится из сферы «знаков» исключить всё, что только возможно, то есть занимает позицию, противоположную той, что в XIX веке представил Ч. Пирс. Американский логик-математик Ч. Пирс включал в импровизированное хранилище знаков всё, что только похоже на них: иконы, индексы, диаграммы, схемы, приметы, символы, сигналы, шифры, символы скорописи. Аналогичным образом голландский культуролог Й.Хейзинга стаскивал в «музей игры» всё подряд: спорт, биржу, граммофон, театр, погоду, щенячьи резвости, праздники шутов, политику, дурачества любого рода. Позиция Аристотеля в отношении знаков чрезвычайно разборчивая и лаконичная; знаки делятся не две группы: для памяти и для умозаключений. И всё.
Примером типичного «знака для умозаключения» может служить чтение следов, допустим, охотником. Замечу: следы охотником не разглядываются, а читаются. Например, увидели следы на земле, – считаем их знаком чего-то. Чего именно? Пусть следы в точности соответствуют оленьим копытам. Знакома максима: какие следы, такие животные. Силлогизм очевиден: какие следы, такие животные; следы оленьи; животные – олени. «Следы» в качестве знака сыграли свою роль среднего термина; повторялись в посылках, отсутствуют в умозаключении. Поэтому Аристотель выскажется очень категорично: «Сообразительность есть способность мгновенно найти средний термин» (Аристотель, 1978, с. 314), и не важно где: в рассказах, в доказательствах, в наблюдениях. Знаки нужны сообразительным.
В аристотелевскую концепцию знаков не вписывается, казалось бы, один факт. Дело в том, что с самого начала «Первой Аналитики» Аристотель вводит символическое обозначение терминов силлогизма: «…если А сказывается обо всех Б, а Б – обо всех В, то А необходимо сказывается обо всех В» [Аристотель, 1978 с. 123]. Вот что пишет по поводу «А, Б, В» знаменитый специалист по логике Я. Лукасевич: «Введение в логику переменных является одним из величайших открытий Аристотеля. Трудно поверить, что до сих пор, насколько мне известно, ни один философ или филолог не обратил внимания на этот исключительной важности факт» [Лукасевич, 1959, с. 42]. Чуть далее он добавляет: «По-видимому, Аристотель считал своё открытие чем-то само собой разумеющимся и не требующим объяснения, ибо в его логических работах нигде нет упоминания о переменных». Замечу: предположение Я. Лукасевича является совершенно излишним; Аристотель не упоминает о своем «открытии» именно потому, что он его не делал. Не делал потому, что не вводил понятие «переменной», – так стали трактовать термины после его смерти, причем, математики.