Потаённые страницы истории западной философии

Поэтическое восприятие природы легко обвинять в антропоморфизме, в анимизме, в аниматизме, в гилозоизме, в преувеличении, в образности, в метафоричности; однако, в основе собственно поэтического восприятия заложено личностное восприятие субъектности всего сущего, всего того, что может быть «объектом» мысли, чувства, фантазии. В нашей философской литературе много писано о единстве субъекта и объекта, их «принципиальной координации» или первичности того или другого. Однако, главным в этом вопросе является то, что субъекта не надо связывать с человеком, с сознанием, с органами чувств. Как утверждал М. Хайдеггер, «метафизическое значение понятия субъекта не имеет ближайшим образом никакого подчеркнутого отношения к человеку и тем более к Я» [Хайдеггер 1993, 48]. С другой стороны, хайдеггеровская позиция означает, что свое «я» есть у каждой вещи, так что человек в отношении субъектности не является уникумом. Человека и вещь как субъектов объединяет то, что называется «видением», причем, безотносительно телесности. Так, например, во сне мы видим не глазами, и слышим не ушами, и говорим не органами речи. Во сне мы остаемся субъектами, но феноменально, вне своей телесной организации. Точно также любой субъект при любой телесной организации (электрон, камень, планета, звезда) «видит» свое окружение, видит трансцендентально. Трансцендентализм в этом случае означает видение вещами друг друга, а если речь идет об отношении человека к вещам, то признание того факта, что вещи видят, как человек их видит. В качестве пояснения можно сослаться на опыт повседневной жизни: женщины всегда видят, как мужчины на них смотрят (причем видят не глазами, а неведомым образом перехватывая взгляд). Язык и существует как сущее именно в реальности трансцендентального видения, это его родная стихия. По этому поводу есть остроумное замечание М. Мерло-Понти: «Послушаем, что говорит Мариво: «Я и не думал называть вас кокеткой. – Это было сказано до того, как об этом подумалось» [Мерло-Понти 2001, 24] Это «сказанное» (неизвестно каким образом) есть та самая реальность, которая занимала Аристотеля (начиная с «Категорий») и у которой после Аристотеля много других названий, таких, как «Geist» Гегеля или «Dasain» Хайдеггера.

Субъектность вещей, фиксируемая в поэзии, означает, что вещи не только «ведут разговор», но видят друг друга, обмениваются взглядами, приемлют или не приемлют друг друга – феноменология этого «общения» существует, но, естественно, вне привычной человеку телесности. Для того, чтобы видеть, необязательно иметь глаза; видеть – это феномен и атрибут субъектности. Об этом догадывался еще Цицерон, ориентируясь на Аристотеля: «А ведь мы воспринимаем видимое не глазами… видит и слышит именно душа, а не части тела, которые служат ей как бы окошками, но которыми ничего нельзя чувствовать без присутствия и участия ума» [Цицерон 1975, 223]. Умопостигаемость видения, трансцендентальность его, имеет свою странную физику, на которой более всех настаивал М. Мерло-Понти: «Видение – это не один из модусов мышления или наличного бытия «для себя»: это данная мне способность быть вне самого себя…и моё «я» завершается и замыкается на себе только посредством этого выхода во вне» [Мерло-Понти 1992, 51]. Теоретическая позиция М. Мерло-Понти выводит видение из сферы разговорного языка на уровень, представленный в этнографии шаманизмом, – с последующим осмыслением его посредством концепта «измененных состояний сознания».

В философском понимании субъект представляет собой понятие абстрактное и всеобщее. Я попытаюсь конкретизируется это понятие несколькими признаками, «атрибутами» (подобную конкретизацию можно, кстати, найти и у М. Хайдеггера, процеживая его многословие). Во-первых, субъект – это то, что видит свое окружение, имеет свою точку зрения (Blickstand) на окружающее. Во-вторых, субъект всегда предпринимает попытки господствовать над всем, что видит. В-третьих, субъект капризно волит быть любимым всеми, кто видит его (онтологическую «капризность» субъекта одним из первых подметил Ф.М. Достоевский). Когда говорят о том, что любовь правит миром, то в этом есть онтологическая правда. Но точно так можно говорить о том, что воля правит миром (на чем, как известно, настаивал А. Шопенгауэр). Три атрибута субъекта играют в организации миропорядка роль принципа разделения властей. Так, если господство становится чрезмерным, перестают любить. Если любовь переливается через край, то умаляется воля к власти. Если видение становится всевидящим, то меркнет любовь и атрофируется воля. Если в мире и есть некое саморегулирование, то осуществляется оно исключительно субъектными отношениями всего со всем. В отношении субъекта всё сущее едино, от творца до творений. Выражаясь старинным философским языком, можно сказать, что единство мира в его субъектности, а не в чем либо другом типа материи, бога, абсолюта, субстанции.