Свет был тусклым, но не настолько, чтобы Тесс не могла разглядеть, что Норт возбудился. Она все ждала, когда он разрушит то, что создал. Когда выйдет из-за мольберта и подойдет к ней. Но его рука с карандашом продолжала движение. Кривая. Косая черта. Танец. Поппинг и локинг. Квикстеп, брейк-данс. Адажио, аллегро.
Она не сделает шаг первой. Больше не сделает. В сей новой главе ее жизни, какой бы в ней ни царил хаос, Тесс больше никогда не будет сексуальной попрошайкой. Ей необходимо стать желанной — желанной настолько, насколько она желала Норта.
«Вот и постарайся. Придется постараться».
На лоб ему упала прядь, но, поглощенный своим занятием, он даже не заметил, пребывая в идеальном, мучительном союзе с карандашом и бумагой. Тесс наблюдала, как гений борется со своей работой.
И тут она все поняла.
Да, у него был стояк. Стояк на его искусство. На создание шедевра. Не на нее. Она просто средство для достижения цели. Великий художник пытается использовать ее, чтобы прорваться сквозь то, что его сдерживало. Это соблазнение не было плотским. Речь шла только о его работе.
Тесс резко спустила ноги на пол. Пламя свечей затрепетало. Норт поднял на нее взгляд и заморгал невидяще, будто пребывал где-то очень далеко.
Она прошагала между свечами и оставила его в студии одного.
Иен уронил карандаш и потер глаза. Он точно не знал, в чем облажался, только понял, что облажался. Он приложил всю силу воли, чтобы удержать себя в узде, но все равно каким-то образом обидел Тесс.
Тесс Хартсонг не та женщина, которую можно взять у стенки. Однако как же он желал. Все его основные инстинкты подбивали заняться именно этим.
Что сделало бы его полным ублюдком. Он был виноват во многих вещах, но грубое обращение с женщинами не входило в их число. И разве тому не доказательство, что он отстранился от вида растянувшейся на диване Тесс? И отошел к мольберту?
Наконец Иен позволил себе посмотреть на то, что нарисовал. Замысловатая часть ее босой ноги. Тонкий набросок плеча. Изгиб шеи.
Какое дерьмо. Худшая разновидность шаблонной, сентиментальной чуши.
Иен сорвал бумагу с мольберта. Это было не то, что он творил! Он создавал огромные, смелые произведения. Он вырезал гигантские трафареты ножами X-Acto. Формировал свои фрески кислотами и отбеливателем, насадками и валиками. Трудился не покладая рук, не оставляя места старому и утонченному, заплесневелому и земному.
Иен подошел к окну и распахнул его, чтобы остыть. Он приехал сюда в поисках переосмысления — иного пути, который позволил бы ему вдохнуть новую жизнь в свое творчество. Но все, чего достиг, — абсолютное ничто. Сначала это была Бьянка, а теперь — Тесс. Одно отвлекает внимание за другим.
Свечи зашипели на сквозняке из окна. Свирепость и решимость Тесс, этот саркастический рот, сила, которой она, казалось, даже не подозревая, обладает… Все это отвлекало его, и вот он, полюбуйтесь, создает какую-то фигню, достойную поздравительных открыток. Превратился в клише. Художника, которому пришлось вести жизнь себялюбца. Пикассо, может, и был способен создавать шедевры со всеми этими женами и любовницами в своей жизни, но Иена скроили из другой ткани. Если он хотел работать вопреки всему, что ему мешало, нужно было сдерживать свои эмоции и половое влечение. Так было всегда. Так будет всегда.
Ледяная лента одиночества обернулась вокруг него. Он наклонился, чтобы задуть свечи. Одно за другим их пламя замерцало и погасло.
Рен пробудилась в пять утра и не выказывала ни малейшего желания снова уснуть.
— Тебя что, убьет хоть раз поспать, маленькая заднюшка? А? Убьет?
Очевидно да.
За окном светило солнце. Тесс подняла створку. Воздух веял прохладой и свежестью. Как будто в одночасье наступила весна. Прошлая ночь в студии казалась сном. Диван. Свечи. Что, по ее мнению, должно было произойти? А еще обиднее, что она хотела, чтобы произошло?
Слишком рано. Она не готова иметь дело с этой только что пробудившейся частью себя. Кожа зудела. Тело жаждало двигаться. Танцевать. Прошло несколько недель с тех пор, как она отплясывала последний раз.
Вместо того Тесс перепеленала и накормила Рен.
— А теперь, пожалуйста, засыпай.
Малышка высунула маленький розовый язычок.
— Глазам не верю! — Тесс засунула ноги в кроссовки. — Ну, хорошо, юная леди. На улице тепло, и если вам хватает сил доводить меня, значит, хватит, чтобы привыкнуть к свежему воздуху.
Тесс упаковала малышку во флисовый комбинезончик и теплую шапочку, сунула в слинг и вышла.
Птицы праздновали еще один воздушный поцелуй тепла шумной кантатой. Вместо того чтобы отправиться в хижину, Тесс выбрала тропу, ведущую вверх на гору к заброшенной церкви пятидесятников. Парочка белок искала орехи, которые они и их приятели спрятали осенью. Вдали возвышалась старая пожарная каланча. Шапочка Рен сползла на бровь, но она бодрствовала и внимательно посматривала, ее взгляд приковался к движущимся узорам света и тени, когда они проходили под деревьями. Тесс услышала далекий лай собаки. Одна из собак Элдриджей?