Потемкин

Оставив императрицу, Потемкин, к восторгу Бентама, поднялся к нему на борт и отправился навстречу Иосифу. Подойдя к Кайдаку» неподалеку от того места, где не так давно бурлила Запорожская Сечь, он предпочел заночевать на судне, а не в одном из дворцов на берегу. На следующее утро, сойдя на берег, он отыскал императора, который также поднялся на «вермикулар». Бентам сиял от гордости, выслушивая комплименты от великих мира сего, но те все же больше интересовались друг другом, чем английскими изобретениями.

Потемкин и Иосиф договорились сделать императрице «сюрприз». Чтобы «сюрприз» получился, светлейший послал курьера предупредить о нем Екатерину, а затем Кобенцль — курьера к Иосифу, чтобы сообщить, что она предупреждена. 7 мая Екатерина села в карету и устремилась навстречу «сюрпризу».

В сопровождении Мамонова, Александры Браницкой и де Линя государыня прошла через поле и, по ее собственному выражению, «столкнулась нос к носу» с Иосифом, который прогуливался в обществе Кобенцля. Сев в одну карету, их величества проделали тридцать верст до Кайдака, где выяснилось, что кухни и повара остались далеко позади. Потемкин мчался вперед, чтобы давать распоряжения, и о еде не думал. «Не было ни поваров, - возмущался Иосиф, — не прислуги». Хотя императору, путешествующему без церемоний, и не подобает заботиться о таких мелочах, императорское турне грозило обернуться фарсом.^[723]

Мастер импровизации Потемкин «взял на себя обязанности шеф-повара, — весело сообщала Екатерина Гримму, — принц Нассау — поваренка, а генерал Браницкий — пекаря». После обеда Потемкин продемонстрировал «жирандоль» — фейерверк, представлявший собой вензель Екатерины, озаренный 4 тысячами ракет, и еще одно «извержение вулкана». В XVIII веке фейерверки, вероятно, были для глав государств такой же рутиной, как для сегодняшних — посещения заводов и молодежных центров. Интересно лишь, удалось ли этому зрелищу заставить монархов забыть о потемкинской стряпне. Екатерина говорила, что «их величествам никогда не прислуживали такие высокопоставленные и такие неумелые слуги», но обед был «так же хорош, как и плох». Австрийский император высказался более определенно: «Обед состоял из абсолютно несъедобных блюд».

Сбывались и тайные надежды императора. «Неразбериха здесь царит невероятная, — сообщал он своему фельдмаршалу Ласси. — На судах больше людей и вещей, чем могут увезти приготовленные экипажи, а лошадей мало». Потирая руки с истинно германским чувством превосходства над русскими, он «искренне хотел знать, чем же все это кончится», и мученически вздыхал: «За что такое наказание?»^[724]

Улучив момент, Иосиф отвел в сторону де Линя: «Мне кажется, эти люди хотят войны. Готовы ли они к ней? По-моему, нет; я, во всяком случае, не готов». Херсонские корабли и укрепления он уже осмотрел. Русские развернули настоящую гонку вооружений, но император полагал, что шоу устроено, «чтобы пустить пыль нам в глаза. Все непрочно, все сколочено наспех, потрачена куча денег». Иосиф упорно отказывался признать, что увиденное произвело на него впечатление. Но в чем он не ошибался, так это в том, что великолепная поездка и достижения Потемкина толкали Екатерину к войне.

Светлейший хотел лично обсудить с Иосифом возможность войны и, явившись к нему однажды утром, изложил политические и территориальные претензии России к Османам. «Я не знал, что он хочет так много, — подумал Иосиф. — Я полагал, что им вполне достаточно Крыма. Но что они сделают для меня, если я вступлю в войну с Пруссией?»^[725]

Два дня спустя Екатерина II Иосиф в большой черной карете с екатерининским шифром на дверях прибыли к первым постройкам Екатеринослава. Когда их величества заложили первые камни будущего собора, Иосиф шепнул Сегюру: «Императрица положила первый камень, а я — последний».^[726] На следующий день они двинулись к Херсону через степи, где паслись стада овец и лошадей.

12 мая они въехали в первый город Потемкина через триумфальную арку, надпись на которой бросала недвусмысленный вызов Высокой Порте: «Путь в Византию». Иосиф, уже осмотревший город, имел теперь возможность познакомиться с окружением императрицы. «Один только князь Потемкин, сумасшедший меломан, возит с собой 120 человек музыкантов, — отмечал император, — а артиллерийскому офицеру, получившему ужасный ожог рук, пришлось ждать помощи четыре дня». О екатерининском фаворите Иосиф записал, что тот «совершенное дитя». Сегюр ему понравился, а Фиц-герберт показался умным, но скучным. Разумеется, похвалы заслужил «дипломатический жокей», которому, вероятно, достались все остроумие и жизнерадостность, недоданные природой императору: «Де Линь великолепен и прекрасно отстаивает мои интересы». Но страсть императора к инспекциям и тайная зависть не ускользали от внимания русских. Екатерина иронизировала: «[Я] все вижу и слышу, хотя не бегаю, как император». Не удивительно, думала она, что он довел жителей Брабанта и Фландрии до мятежа.^[727]