Потерянная армия: Записки полковника Генштаба

Казалось, не было в мире такой силы, которая могла в то время остановить несметную армейскую орду, днем и ночью накачивающую стальные мышцы на полигонах Магдебурга, Бранденбурга, Вид штока, Альтенграбова, Ютеборга, Эберсвальде…

Многие даже восточные немцы уже не скрывали, что русские им надоели. В ходу был такой анекдот.

Ганс спрашивает у советского офицера:

— Иван, когда ты домой уберешься?

Иван — встречный вопрос:

— Ганс, а сколько цветов на флаге ГДР?

— Три, — отвечает Ганс, — черный, желтый и красный.

— Так вот, — заключает Иван, — пока весь ваш флаг не покраснеет, я отсюда и шагу не сделаю!

Отношения между советскими военнослужащими и воинами Национальной народной армии ГДР внешне создавали впечатление искреннего человеческого радушия и подлинного, как говаривали в те времена, боевого братства. Офицеры и солдаты часто ездили друг к другу в гости, рассказывали о своих делах, не чурались совместных застолий, и все же меня почему-то никогда не оставляло ощущение, что есть во всем этом что-то натужно-искусственное.

И не потому только, что отцы и деды многих немецких офицеров служили в гитлеровской армии, которая принесла на мою Родину столько горя… Я часто думал, что, наверное, испытывал бы к немцам очень специфические чувства, если бы их части дислоцировались по всей России… Пусть даже они вели бы себя вполне миролюбиво…

Каждый раз, когда кто-нибудь из восточногерманских офицеров признавался мне в том, что у него в России погиб во время войны отец, дед или дядя, я испытывал двойственные чувства. Но сказать немцам о том, что их родственники сами пришли на мою Родину с огнем и мечом и были за это справедливо покараны, было, конечно, бестактно.

К тому же миллионами могил и моих соотечественников усеяна вся Европа — от затерявшегося в брянских лесах безвестного хуторка до Трептов-парка…

Почти никто из немцев, которых я хорошо знал, не скрывал искренних чувств своего покаяния перед моим народом за то гигантское лихо, которое принесли ему фашистские орды. Может быть, поэтому в сознании моем с годами службы в Германии вызревала такая твердая убежденность, что, наверное, больше ни одна нация в Европе, по вине которой начинались войны, так не жаждет сегодня мира, как немцы…

Об этом чаще всего думалось тогда, когда стоял я у старательно ухоженных могил наших воинов в провинциальном городке Тельтов, в грандиозном мегаполисе Берлине или в крохотной деревеньке Фалькензее…

Наверное, ничто так не свидетельствует об уровне цивилизованности нации, как ее бережное отношение к могилам солдат бывшей вражеской армии…

Меня в Германии не раз обжигала память далекого детства в своем маленьком Барвенково на Украине, когда там на безвестном окраинном кладбище среди высокого бурьяна торчали на ржавых металлических стойках трафаретки с фамилиями похороненных немецких солдат… А пацаны разрывали могилы и разбивали молотками человеческие черепа, надеясь обнаружить челюсти с золотыми зубами…

И нам есть в чем покаяться.

Хотя помнится и другое — могилка посреди огорода хромой бабушки Вари, которая до самой смерти оберегала ее, каждую весну обмазывая белой известью обломки кирпичей вокруг холмика, на котором все лето росли анютины глазки. И когда пришло время большой стройки и власти решили перезахоронить останки, то обнаружилось вдруг, что в могиле лежали двое — советский и немецкий солдаты…

* * *

Восточногерманские офицеры никогда не давали нам повода усомниться в искренности их дружественных чувств, их политические и военные взгляды всегда строго вписывались в доктрины высшего государственного и военного руководства ГДР. Да и к тому же многие из них окончили советские военные училища и академии, что наложило свой отпечаток на идеологию мировоззрения.

Но даже самое радужное настроение их мигом испарялось, когда советские побратимы затрагивали тему «двух Германий». Во время таких откровенных бесед нередко можно было услышать, что сыновья одной немецкой матери служат в ННА и бундесвере…

Мне крайне любопытно было наблюдать за манерами поведения немецких офицеров. Замечались не только педантичность, аккуратность и основательность, но и многое из того, что относилось к разряду нормальных мужских слабостей — погонять свежие пикантные анекдоты, поорать за столом песню, крепко принять на грудь (замечая при этом, что «Динст ист динст, а вайн ист вайн»).

Однажды по случаю очередной годовщины Советской Армии мы пригласили в свою часть группу старших немецких офицеров Потсдамского гарнизона, большинство из которых давно и хорошо знали. После долгого и обильного застолья уже к полуночи стало заметно, что у немецкого подполковника «отключается автопилот», и мне было приказано немедленно доставить его домой. Сдав подполковника нерадостно встретившей его жене в доме у национального военного архива ГДР на Ленин-аллее, я с чувством выполненного долга отправился в свою контору. А через двадцать минут дверь в наш банкетный зал открылась и тот же радостный немец приветствовал побратимов:

— Гуте нахт!

Его снова отвезли.

Но через час он появился опять:

— Гуте нахт!