Я повторил, что ничего мне не известно о де Рансее. Министр, с сомнением покачав головой, продолжал:
«Благодаря предпринятой им предосторожности перевести свои поместья на чужие имена, де Рансей владеет большим капиталом. Мне нетрудно будет узнать имена его поверенных, которым он поручил собирать свои доходы. Я сейчас же напишу Фуше, министру полиции… Побывайте у меня через несколько дней и я сообщу вам адрес графа… Вы знаете, полковник, — доверчиво говорил он, провожая меня, — что его величество озабочен тем, чтобы при дворе видели графа де Рансея и некоторых других ваших знатных родственников. За границей утверждают, что мы окружены только плебеями и выскочками, уверяют, что знатные особы старой аристократии отказываются признать нас, и это весьма огорчает императора, который, как вы знаете, не любит плебеев. Эта слабость, может быть, но слабость великого человека, и мы должны уважать ее».
Аудиенция моя кончилась. Однако, спустя три дня я получил приглашение от министра и поспешил к нему.
«Добрые вести! — сказал он мне. — Фуше делает чудеса: дикарь наш найден, несмотря на тщательные предосторожности скрыться от любопытных глаз. Меня известили, что де Рансей живет в Швейцарии, в Цюрихском кантоне, в деревне Розенталь».
«Розенталь!» — невольно повторил я.
Министр пристально посмотрел на меня.
«Ах, да, я и забыл, — продолжал он, — в этом местечке вы совершили очередной свой подвиг… Так вот, вы должны немедленно отправиться туда».
«Немедленно, монсеньор? Но мне надо получить отпуск и соответствующие бумаги».
«Все предусмотрено, — ответил господин X, подавая мне бумагу, подписанную военным министром. — Вот необходимые документы.
Император поручил мне передать вам приказ ехать немедленно».
Я хотел было возражать, хотел просить объяснений, но не решился. Министр поспешил пожать мне руку, повторив, что всякое сопротивление с моей стороны может иметь весьма неприятные последствия, и тотчас оставил меня.
Тогда-то я и пригласил тебя, Раво, ехать со мной. Я чувствовал, что один не в состоянии буду предпринять путешествие, которое воскрешает в моей памяти мучительные переживания, и хотел иметь рядом испытанного друга…
Раво слушал эти объяснения с большим вниманием, поглаживая время от времени усы.
— Ей-Богу, полковник, — сказал он после некоторого размышления, — тут вовсе не о чем беспокоиться… Император хочет женить тебя на прекрасной девушке с большим приданым, и прекрасно! Еще он хочет, чтобы ты вернул ко двору своего родственника, этакого старого брюзгу в вышитых панталонах и с прической а-ля пижон, и тут я не вижу большого зла, если только тебе удастся поймать рыбку за хвост. Один я не принят в расчет в этом деле, и мне решительно ничего больше не остается, как окопаться здесь с женой, ребятишками и кроликами…
— К чему это, мой добрый Раво?
— К чему? — переспросил капитан изменившимся голосом, крепко сжав руку Вернейля. — К тому, что различие в чинах уже отдалило нас друг от друга. Арман, когда ты сделаешься мужем богатой девицы, когда ты будешь бароном, то, окруженный своими родственниками-аристократами, не сможешь признавать другом такого, как я, разночинца, который беспрестанно ругается и бранится, простака, которому суждено жить с подобными ему. Повторяю тебе, я сделаюсь крестьянином, беру отставку… Это всего лучше.
И крупная слеза блеснула на его щеке. Арман с жаром воскликнул:
— Неужели ты так дурно думаешь обо мне, Раво? Этот брак, которого я не желаю и который, быть может, умножит мои тайные горести, разве он заставит меня пожертвовать такой долгой и испытанной дружбой, как наша? Даже если бы я женился на герцогине, мой старый военный товарищ всегда будет иметь место у моего очага и в моем сердце.
— Вот это хорошо сказано! Благодарю тебя, Арман. Да, да, ты добрый малый, ты точно пятьсот фунтов снял у меня с плеч… Но как же ты собираешься отыскать этого графа Рансея?
— Меня уверяли, что в Розентале могут указать мне его жилище. Мы остановимся в трактире. Там, без сомнения, знают о нем.
В эту минуту они въехали в деревню, и жители, привлеченные хлопаньем бича, сбежались посмотреть на экипаж. Проезжая мимо прежнего жилища пастора, Раво заметил, что дом отстроен заново, и сердце капитана болезненно сжалось.
— Я не вижу Клодины, — произнес он, волнуемый мрачными предчувствиями.
В это время полковник рассматривал пышный мраморный монумент, возвышавшийся среди смиренных деревянных крестов на кладбище.
— Бедный Лизандр! — прошептал он, подняв глаза к небу.
Через несколько минут карета остановилась перед трактиром «Три аиста» в центре деревни. На шум тотчас прибежали трактирщик и его жена, маленькая толстая женщина с грудным ребенком на руках, между тем как трое других, постарше, теребили ее за передник. Кругом теснились праздные любопытные и множество ребятишек.