Потерянная, обретенная

– Иди отдохни, детка, – говорит мне сестра Мари-Анж. – А на досуге подумай, не хочешь ли ты стать акушеркой, когда подрастешь.

Сейчас я не в состоянии думать о чем-либо, кроме своей подушки. Но все же в дортуаре отвечаю на безмолвный вопрос Рене:

– Сестра Мари-Анж считает, что из меня могла бы получиться акушерка.

– Ты будешь монашкой? – в ужасе шепчет Рене.

– Не знаю. Может быть. Если честно, мне совершенно не хочется выходить замуж. И я чувствую, что вполне могла бы обойтись без детей.

– Я тоже, – соглашается Рене. – После того, что я видела… Брр! Знаешь, когда…

Но я уже не слышу, что она говорит, – я сплю.

Через две недели Луиза выходит замуж. Ее жених – уже немолодой мужчина. У него висячие прокуренные усы, натруженные руки и добрые глаза. На Луизе ярко-желтое платье, слишком узкое и короткое для нее. Сестра Мари-Анж держит на руках малыша. Он немного окреп, не так похож на червячка. Жених Луизы отводит меня в сторону и благодарит.

– Кто знает, что бы с ними стало, кабы не вы, барышня. Не обидьте уж нас, будьте мальчонке крестной матерью.

Мне неловко смотреть ему в глаза, я соглашаюсь, чтобы только это поскорее кончилось. Но крестины мне нравятся. Жан такой хорошенький в своей кружевной рубашке и чепчике! Я чувствую себя совсем взрослой и важной особой. Как крестная мать, дарю малышу золотой наполеондор и медальон с изображением святого Иоанна. Разумеется, все это мне не принадлежит – и монету, и медальон дали сестры-викентианки, чтобы я одарила ими незаконнорожденного мальчишку. Когда я беру Жана на руки, у Луизы делаются беспокойные глаза, совсем как у приютской кошки Минуш, когда девчонки начинают тискать и ласкать ее котят. Я смотрю на Луизетту и думаю: а моя мать? Она держала меня на руках? Ей было тревожно меня отдавать?

Время пришло, о да, время пришло! Я отправляюсь к сестре Агнессе – теперь она старшая в обители, и ей придется ответить на мои вопросы, хочет она этого или нет. Когда-то сестра Мари-Анж пообещала, что одна из старших викентианок расскажет мне о моей матери и моем рождении. И вот этот день настал.

У сестры Агнессы свой кабинет, расположенный в конце длинного коридора. На полу лежат разноцветные квадраты света из высоких витражных окон. Я стараюсь не наступать на красные пятнышки – мне кажется, что они живые.

Сестра Агнесса сидит за своим огромным, словно Ноев ковчег, столом. За ухо заложен карандаш, она погружена в счета. Но когда я вхожу, отодвигает бумаги в сторону. Сестра очень мало изменилась с тех пор, как отчитывала меня за украденную сливу и испачканный передник. У нее длинное желтое лицо, крупные передние зубы приподнимают верхнюю губу, отчего лицо имеет презрительное выражение. Но я знаю, что сестра Агнесса – хороший человек и относится ко мне неплохо. Она говорит:

– Садись, Катрин.

Я сажусь в скрипучее кресло. У него неудобная резная спинка, и я стараюсь расположиться на краю. Сестра Агнесса открывает ящик стола, достает лакированную коробочку, коробок спичек и небольшое блюдце. Открывает коробочку – в ней тесно лежат тонкие папиросы. Сестра Агнесса зажигает спичку и закуривает. Я смотрю на нее во все глаза. Сестра выпускает дым через ноздри – две серебристо-синие струйки – и смеется:

– Вот такой за мной водится грех. Что ж, Катрин. Давай посмотрим, что у нас есть для тебя.

Вдоль дубовых панелей в ее кабинете расположены желтые шкафчики с выдвижными ящиками, помеченными буквами алфавита. Она встает, шелестя платьем по истертому ковру, открывает один из ящиков и вынимает тонкую книжицу.

– Дочери милосердия очень скрупулезно относятся к документам, – говорит она, как мне кажется, с иронией. – Ни одно доброе дело не останется не зафиксированным на бумаге. Тут, в этой книжке, все сведения о тебе. Согласно существующему порядку, я должна отдать ее тебе, когда ты будешь покидать приют. Но…

Она затягивается, спешит к столу и гасит свою папиросу, с силой вкручивая в блюдце.

– Но, как я понимаю, этот день не за горами. Так что возьми. Если будет что-то непонятно, спрашивай.

Катрин Бонёр. Дата рождения. Вес. Рост. Мать – девица Габриэль Бонёр. Отец неизвестен.

– Габриэль! – шепчу я.

Конечно, я знала, что ее зовут именно так. Грубо раскрашенная статуэтка архангела, единственная ценность моего детства! Недаром я так любила ее!

Дальше идут сведения о моих болезнях, весе и росте. Никаких подробностей. Сухой официальный язык. Но ведь сестра Агнесса разрешила задавать вопросы.

Я поднимаю на нее глаза. Она смотрит ожидающе.

– Я родилась здесь?

– Нет, – быстро говорит она. – В клинике, в Рубе. При твоем рождении присутствовала сестра Анна. Сейчас она уже умерла, как ты знаешь. Она и привезла тебя сюда. Сестра Анна говорила об обстоятельствах твоего рождения, но немного.

Я закрываю глаза. Я слушаю ее надтреснутый голос, выговаривающий слова с ненужной отчетливостью – словно я снова за партой, а сестра Агнесса проводит занятие и расхаживает между рядами, заложив длинным пальцем нужное место в томике Евангелия. Передо мною, словно картинка в волшебном фонаре, встает прошлое.