Потерянная, обретенная

– Неужели тебе не хотелось бы иметь все эти чудесные вещи? – искренне изумляется Рене.

– А ты не замечала, что боа идут только высоким и худым дамам? Остальные выглядят так, словно повесили на себя колбасу, сделанную, по странной прихоти мясника, из меха.

– Зелен виноград, – понимающе кивает Рене.

– Неужели ты читала Лафонтена! – в свою очередь поражаюсь я.

Разговор происходит на улице Камбон, возле отеля «Риц» – в свободную минуту Рене любит приходить сюда и глазеть на нарядную публику. Иногда нам удается войти и посидеть в холле, в глубоких креслах, пока не подойдет швейцар и в вежливых выражениях не попросит удалиться. Мне все это не очень-то нравится, но я составляю Рене компанию. Мы же друзья!

– Конечно, – говорит Рене и подбоченивается:

Лис-гасконец, а может быть, лис-нормандец

(Разное говорят),

Умирая с голоду, вдруг увидел над беседкой…

– Рене!

На нас начинают оборачиваться прохожие. Мне досадно. Рене слишком любит привлекать к себе внимание, а я терпеть этого не могу.

Виноград, такой зрелый,

В румяной кожице!

Наш любезник был бы рад им полакомиться,

Да не мог до него дотянуться

И сказал: «Он зелен —

Пусть им кормится всякий сброд!

Тут Рене делает такую потешную физиономию, что я не могу больше сердиться. Мне понятно, что знание басен Лафонтена она вынесла вовсе не с уроков французской словесности. Басне ее научила мать, а еще – вот так поднимать руку и строить рожицу.

– Что ж, не лучше ли так, чем просто сетовать? – заканчивает она и хохочет.

– Ну посмотри же повнимательней! Боа толстит шею, а огромные муфты и вовсе сплющивают фигуру. Кажется, что по тротуару катится меховая бочка. К тому же этот фасон юбок мешает передвигаться. А корсеты! Это же настоящая пытка! И эти тяжелые ткани, украшения…

– Просто тебе не идет корсет, – заявляет Рене. – И ты ничего не понимаешь в роскоши. У тебя даже уши не проколоты. И никогда не было драгоценностей.

Она права, мне в самом деле не идет корсет. И у меня никогда не было не то что драгоценностей, а даже тех медных, с разноцветными стеклышками, брошек, которыми любят щеголять крестьянские девушки. Но я чувствую, что дело тут в чем-то более глубинном. Я впервые ощутила вкус свободы. Всю свою жизнь я была заперта в обители, жила по чужим правилам, выполняла указания старших. Мне нельзя было идти, куда хочу, разговаривать, с кем хочу, я просто не знала, что у меня есть желания, потому что даже мой внутренний мир регулировался попечительницами. И теперь я словно опьянела от свободы, мне не хотелось сдерживать себя ничем, даже слишком тесной одеждой. А платья сейчас носят чрезвычайно узкие, да еще стянутые внизу, так что дамы семенят и переступают, словно стреноженные лошади… Мне же виделись какие-то легкие и мягкие наряды, свободные, как я сама, и такие же шляпки.

И уж тем более я не собиралась из-за тряпок попадать на содержание к мужчине. Сама мысль об этом казалась дикой. И, должна признаться, не из соображений морали, а потому, что я не хотела никакой власти над собой. Попасть в зависимость ради шляпки, украшенной перьями страуса? Нет уж, благодарю вас! Лучше и не желать никакой шляпки, не мечтать о мехах и тряпках!

И все же мечта у меня есть. Там же, на улице Камбон, в витрине, я вижу другую шляпку. Она проста и прелестна, как те, что носила в спектакле Мадлена Форестье – актриса Габриэль Дорзиа. Шляпка из соломки и отделана всего лишь бело-синей лентой.

– Какое убожество! – кривит губы Рене. – Знаешь, вместо этой жалкой ленточки я бы повязала золотой шнур, а рядом…

Я не дослушиваю, что Рене собирается разместить рядом – гнездышко ржанки с золотыми яичками или огромный букет незабудок. Пораженная неожиданно пришедшей мыслью, я сжимаю ее руку.

– Рене, мы должны вести себя разумно, экономить, и тогда… Тогда весной мы поедем к морю!

Складка, появившаяся на лбу Рене при словах «разумно и экономно», сразу разглаживается.

– К морю? На курорт?

– Да, да, – отвечаю я. – И мы научимся плавать и нырять, и будем лежать в шезлонгах на пляже, и играть в мяч…

– …и познакомимся с миллионерами! – кивает Рене.

Пусть с миллионерами, думаю я. Море! Я увижу море! Эта простая мысль заставляет мое сердце биться сильнее, я и сама не понимаю, почему она так волнует, так радует меня…

Уходя, я оборачиваюсь, чтобы напоследок взглянуть на чудесную шляпку. Но вижу только навес из белого полотна над витриной, который бьется от ветра, вижу скачущие черные буквы на нем:

«ШАНЕЛЬ».

Глава 8