Потерянная, обретенная

Я вдруг вспомнила свое давнее увлечение модой и платьями. Вспомнила ту маленькую девочку в мастерской, кипу журналов, пахнущих плесенью, попугайскую роскошь модных нарядов тех времен. Полузабытые имена модельеров, наставления, лившиеся со страниц.

«Корсет создает женственный силуэт, позволяет женщине сохранять хорошую осанку и достоинство, снимает давление с области диафрагмы, следуя естественным изгибам женской фигуры…»

Шанель отрицает корсет и смеется над самой мыслью о том, что он помогает сохранять достоинство.

– Достоинство – внутри. Сохранять хорошую осанку помогает самодисциплина. А корсет только стискивает и уродует тело, не дает свободно двигаться и дышать. Пусть кто-нибудь из этих мужчин-модельеров поносит корсет, я на них посмотрю.

Она безжалостно развенчивает своих коллег по цеху. Это превращается в игру: я называю имя модельера – она перечисляет, почему он плох. Впрочем, некоторым достается и похвала.

– Чарльз Фредерик Уорт? В свое время был хорош, но выдохся. Его время давно ушло. Жак Дусе с его любовью к полупрозрачным тканям? Что ж, это красиво. Но только на сцене, а не в жизни. В жизни женщина, надевшая его платье, сначала получит кучу непристойных предложений, а потом воспаление легких. Все эти муслины хороши только для актрис и женщин легкого поведения. Например, Айседоры Дункан. Вы видели Айседору Дункан в Париже?

Кажется, моя мать плохо помнила, сколько мне лет.

– А я видела. Мне рассказали о ней друзья Боя. Она жила на улице де Вильер и выступала с танцевальными импровизациями перед толпой своих поклонников. Как-то меня отвели посмотреть. Сплошная жестикуляция и откровенная эротика, никакого искусства! К тому же она была нетрезва, во всяком случае, вино там лилось рекой. А один бородач, якобы художник, погладил Айседору по ягодицам. Я его не осуждаю – зад этой так называемой танцовщицы был едва прикрыт платьем от Дусе, поэтому похотливый порыв мужчины вполне понятен. Но противнее всего, что никто, даже сама Дункан, не возмутился, и все зааплодировали! Там было так принято выражать свое восхищение. Все они – и Пакен, и Пуаре, и Фортуни – творили наряды, не предназначенные для живой женщины и реальной жизни. Для восточной рабыни, томной наложницы – да. Прочь отделку! Долой перья, вон корсет!

Она смеялась, и мне было приятно поддержать разговор на интересную ей тему. Я, кажется, поняла ее сразу. Она была бунтарка и революционерка. Ей доставляло неподдельное наслаждение идти против течения. Она словно нарочно ломала устоявшиеся взгляды и находила удовольствие в том, чтобы бросать вызов стереотипам.

Для нас с Рене она сняла номер в «Нормандии»: две спальни плюс общая гостиная. К одной из спален примыкал еще маленький дамский кабинет, она досталась мне. Полагаю, этим мать хотела тонко подчеркнуть разницу между отношением ко мне и к Рене. Но кабинет был нам просто необходим – мы часто засиживались в нем вечерами. Это была уютная комната, задрапированная бледно-розовым бархатом. Все наши с матерью секреты оставались там.

Она рассказывала мне о своем детстве, почти таком же грустном и одиноком, как мое. Зависимая, слабая мать. Легкомысленный и жестокий отец. Мать всегда болела.

– У нее была астма, и она задыхалась. Однажды утром мы нашли ее мертвой. Отца рядом не было. Он уехал куда-то на ярмарку. Помню, как я смотрела на свежий холмик. Отец приехал только через неделю и сразу стал думать, куда нас деть. Дети были ему не нужны. Дедушка с бабушкой тоже не могли нас взять, им было просто некуда. И тогда мои братья Альфонс и Люсьен уехали в деревню. Их взяли в крестьянские семьи. Это хорошо звучит: дети будут расти на воле, приучаться к полезному труду… Но на деле крестьяне обращались с приемышами хуже, чем со скотом. Братья пошли по стопам отца и просто переезжают с ярмарки на ярмарку. А девочек – меня, Джули и Антуанетт – отец отдал в сиротский приют в Обазине. Там красивые места, и монастырь выглядел прелестно, но для меня он был хуже тюрьмы, ведь я привыкла к вольготной жизни. Хуже всего были эти дортуары, где кровати…

– Стояли вплотную друг к другу, – закончила за нее я.

– Да. Остаться в одиночестве было невозможно. Я каждый день ждала, что отец за нами вернется. Мне пора было идти к первому причастию, и я была уверена, что он не пропустит этот день. Но он только прислал мне платье для первого причастия, пышное, все в оборках и кружевах, а еще вуаль и розовый веночек. Мне следовало обрадоваться, но я разревелась. Так как поняла, что означает этот дар: отец не приедет. Чтобы успокоить себя, я…

– Сочинила про него сказку? Какой он хороший и как приедет за тобой?

– Да. Я услышала, что люди, чтобы зарабатывать деньги, ездят в Америку. И говорила всем, что он уехал в Америку. Из Америки не так-то просто добраться до Обазина. Но когда он заработает в Америке много денег, он вернется. Жужу и Антуанетт меня поддерживали. Ах, я ужасно раздражала монахинь! И своими фантазиями, и тем, что все время убегала с уроков. А еще я не желала учиться домохозяйству и терпеть не могла шить.

– Ты? Не любила шить?