Потерянная земля

Душа была не на месте. Да что там — душа, ему было отчетливо не по себе. Черт его знает, чем они там внизу занимаются, по должности знать не положено, его дело — охрана…

Но когда вот уже две недели снятся кошмары, поневоле начнешь дергаться.

Все, его работа закончена. Вот-вот прозвучит сигнал, закроются двери секторов, караульные снимут оружие с предохранителей — и будут ждать отбоя. После отбоя он обойдет посты, выслушает стандартно-безличные доклады — «за время дежурства…» Все начальство разъедется, вечером начальник охраны объявит благодарность личному составу — и закончится очередной день. Очередной эксперимент, судя по всему.

Так что же так хреново-то?

Замигала красная лампочка под потолком кабинета, голос дежурного, искаженный жестью рупоров, объявил о наступлении контрольного времени. Ну и ладушки… Руслан расслабленно откинулся на спинку, провел руками по лицу. Усмехнулся, подумав — точно так же он чувствовал себя в детстве, принеся домой «неуд» и ожидая, когда отец попросит посмотреть дневник. Теперь с этим покончено…

Черт, счастливые были денечки. Как же давно это было… вроде и не обращаешь внимание на время, а оглянешься — господи, ты же не видел этих лет, мелькнули как кадры кинопленки, сливаясь друг с другом. Странная штука — время.

Без пяти…

Руслан встал со стула, прихватил с собой свежий выпуск «Правды» и вышел, заперев дверь кабинета. Все равно завтра на политинформации будут рассказывать содержание номера, однако в туалете ведь нужно чем-нибудь заниматься? Вот и проявим сознательность.

Зеркало над раковиной отразило уставшего тридцатилетнего мужика, с мешками под глазами и начинающейся лысиной. Вроде и пайка усиленная, и не сказать, чтобы сильно на службе перенапрягался — а как прожеванный. Все чертовы кошмары. Руслан скорчил рожу своему отражению, оно ответило тем же.

Стянул штаны, устроился поудобнее на унитазе, раскрыл газету. Вытащил сигареты и закурил. Хорошо…

Стрелки на всех часах показали полдень.

Он не сразу обратил внимание на то, что дверь начала мелко трястись в коробке, выбивая стакатто шпингалетом.

Но Руслан изо всех сил продирался через статью о международном положении, пытаясь разодрать информацию на лоскуты и уложить в памяти — он должен все это знать и при необходимости поддакнуть политруку… отвлекся лишь тогда, когда со стены отвалилась кафельная плитка и с сухим стуком разлетелась на полу, тоже покрытом кафелем — только с ромбовидным узором.

Руслан недоумевающе посмотрел на нее — какого… и только тогда почувствовал, что сиденье толчка танцует на кафельных краях высшего достижения цивилизации.

Еще одна плитка покончила собой, отвалившись наискосок и выше от первой. Осколок проехался по полу и ткнулся в подошву сапога.

Руслан вскочил, отшвырнул сухо зашелестевшую газету. Как высохший трупик бабочки — мутанта со множеством крыльев. Обернулся на новый звук…

Чугунная груша слива, свешивающаяся с бачка на металлической цепочке, танцевала в воздухе, судорожно ударяясь об сливную трубу с гулким звуком. Зудящий пол щекотал пятки через толстые подошвы, осколки кафеля медленно кружились на полу, изредка подскакивая в воздух. Руслан подхватил пояс форменных штанов, вздернул их до уровня бедер…

И застыл. Нельзя так. Пусть хоть небо упадет на землю — но так нельзя.

Он уронил штаны, потянулся к деревянному ящичку, висящему сбоку от унитаза, запустил руку — пусто! Вот уроды, бумаги не оставили!

Руслан, путаясь в съехавших брюках и кальсонах, засеменил к лежащей возле двери газете.

И в этот момент под зданием погребальным воем взвыла сирена. А затем пол под ногами качнулся, мигнул свет — и по барабанным перепонкам ударил низкий звук взрыва, плеснувший глубоко из-под земли, из бункера. Ему показалось, что от этого звука едва не лопнул череп; желудок конвульсивно дернулся, но Руслан сумел не проблеваться. Пытаясь сохранить равновесие, он оперся рукой о стену, оттолкнулся — плитка, к которой он прикоснулся, полетела на пол. Зеркало над раковиной взорвалось, плюнув в него горстью серебряной шрапнели — и, слава богу, он оказался спиной; голую задницу располосовало стеклом. Он взвыл, наплевав на санитарию, стал натягивать штаны — но в кальсоны насыпало битого стекла и он снова порезался. Порезал то, что любой мужик инстинктивно бережет пуще зеницы ока. Снова сдернув одежду, он заскулил, пытаясь осторожно отряхнуть мошонку; каждое прикосновение вызывало боль. Мелкие стеклянные иголки утыкали нежную кожу, впились в нее. Дрожащие пальцы окрасились кровью. Кадровый офицер советской армии…

До происходящего в комплексе ему в этот момент дела не было никакого.

Глухо бухнул еще один взрыв, слабее первого — и лампочка под потолком туалета потускнела. Затем мигнула ярко, снова почти погасла, оставив только едва различимого сквозь плафон оранжевого червя нити накаливания — а затем разлетелась в яркой голубоватой вспышке, колба отделилась от цоколя и с хрустальным звоном упала в плафон.