Потерянная земля

Он смеялся и плакал одновременно, размазывая слезы — и уже не знал, от чего они текут; от обиды или от смеха. Укатайка, бл… ! Е… ный бункер!!! А сам-то!!! Ребенок, бл… , конфетку отобрали! Отобрали с… ную конфетку, п… ц, б… !!! Много-много е… конфеток на ср… колечке, чтобы, б… , в ж… удобнее пихать было! Ой, б… , умора!!!

И лишь когда он заикал от смеха, то остановился. Не хотелось ничего… если бы сейчас к нему пришли и предложили последнее желание, что бы он придумал? Ну, разве что, покурить — но для этого никто не нужен, еще пара сигарет в пачке есть. Долго пачка тянется… наверное, самая долгая пачка в короткой бестолковой жизни. Три десятка отмотал — а чего добился?! Права сдохнуть под дверью. Все люди — как люди, вон, кто-то из одноклашек в банке, кто — в администрации области, у Мишки — фирма своя, и не маленькая. У всех почти — жены, дети, семьи… У Вадика же — все как в песне у Пушного: «А нормальный парикмахер никому не нужен на…»[19]

Ну и ладно. Правда, нужно покурить перед смертью…

Вадик сначала даже не осознал, что лежит поверх пачки.

Правая рука была занята мешком — и ключи он сунул в левый карман…

Часть 3: Голод

Глава 1

… Деревня открылась его взгляду за вершиной холма — и у Вадика перехватило дыхание… Выселки изменились до неузнаваемости. Даже ассоциация сразу нашлась — в таких декорациях любят снимать фильмы про вторую мировую.

С домов посрывало крыши, одна изба горела — может, опрокинулся примус, может еще что-то — и в стальные небеса поднимался почти вертикальный столб черного дыма. Не было привычной глазу пасторали, улицы и огороды засыпало строительным мусором и дождем из земли и щебня. Крыша дома культуры провалилась внутрь, с того места, где стоял Вадик, он этого точно сказать не мог, но казалось, что и само здание треснуло. Сквозь туманную дымку, плывущую в спокойном воздухе, виднелись фигурки людей — как копошащиеся в разоренном муравейнике насекомые.

А над всем этим стальным равнодушным глазом висел серебряный диск солнца, едва пробивающийся сквозь низкую пелену облаков.

Вадик надеялся до последнего, хотя уже понял — он сделал только хуже. Герой — освободитель из него получился хреновый, чего уж там. Он все понял, еще в тот момент, когда увидел груду ржавого железа, в которую превратился молокан. Надежда еще тлела и тогда, когда он шел к деревне, обходя торчащие из дороги куски железобетона, снарядами перебившие все вокруг, с вылезающей из них перекрученной и порванной арматурой. Местами дорогу словно перепахали огромные кроты; укатанную глину вдруг прорезали широкие участки рыхлого грунта — даже взрывная волна не захотела вести себя адекватно; она разошлась пульсирующими лепестками чудовищного цветка, буря толщу земли, дробя валуны, когда-то принесенные ледником, в щебень; — и один из таких лепестков накрыл Выселки. Спасибо еще, деревню прикрыл холм…

Недалеко от холма, в кювете валялся на боку сметенный с дороги автобус, на котором возили работников. Жесть кузова была смята, стекла выбиты… в профиль салон теперь напоминал ромб. Вадик заглянул внутрь через вылетевшее заднее стекло — на блестящих кубиках стеклянной крошки алела чья-то кровь. Если кто-то и был убит или серьезно ранен, их забрали с собой. Уплотнитель вывалился из проема и висел дохлой черной змеей со стеклянным гребнем — люди выбирались этим путем и зацепили. Двигатель еще позванивал, остывая, в промозглом воздухе стоял резкий запах разлившегося бензина.

Лес положило до самого холма, деревья лежали вповалку, воздев к небу переломанные ободранные ветви, сцепившись друг с другом в последнем объятии.

Прямо на дороге ему попалась убитая корова — из колхозного стада. Череп размозжило какой-то металлической балкой, скрученной в штопор. Дорогу здесь пересекала широкая полоса следов — стадо неслось, не разбирая дороги…

А над землей плыл туман, то густеющий, то расходящийся сизой дымкой. Увидев его, Вадик обрадовался было, потратил еще немного из неприкосновенного запаса надежды — ведь приехал в Выселки он тоже через туман… Но слишком красноречив был мертвый остов молоковоза — и он все сказал Вадику без слов.

А он надеялся. Ему очень хотелось надеяться — и он сделал себе небольшую поблажку.

И он шел в деревню, хотя знал, какой прием его ожидает. И шел не только потому, что больше некуда идти было — нет, не только… что-то внутри заставляло его передвигать ноги. В какой-то момент Вадик пожалел, что выжил, было безумно… нет, не стыдно. Он чувствовал себя виноватым, если это слово способно было хоть в какой-то мере отразить его состояние. Вина гнула к земле чугунной тяжестью, но он шел. Нет, идти-то было легко, но — словно прицепили к самой душе двухпудовую гирю.

Тошно было.

Он спустился с холма, грязный, в порванной одежде, попыхивающий последней сигаретой. Дым был приятным… Черт, да такого наслаждения от сигареты он не испытывал с тех самых пор, как начал курить. Она сломалась у самого фильтра, он придерживал половинки пальцами и — кайфовал.