Потерянные души Уиллоубрука

Майнор ничего не ответил и тоже направился вверх. У квартиры он молча стоял у Сейдж за спиной, пока она открывала дверь. Снова взмолившись, чтобы Алан не валялся в отключке, закрыв дверь за цепочку и засов, она повернула ключ и с большим облегчением толкнула дверь.

— Ну, дальше справитесь? — спросил Майнор.

— Думаю, да, — ответила она. — Спасибо вам.

Улыбнувшись, полицейский отсалютовал ей двумя пальцами, затем повернулся, легко сбежал по лестнице и вышел за дверь. Проводив его взглядом, Сейдж сбросила грязное пальто на лестничной площадке, не желая вносить его в дом, вошла в квартиру и включила свет в прихожей. Затем заперла за собой дверь, задвинула засов и цепочку, сняла кожаные туфли, вытерла ноги о потертый половик и направилась в гостиную, по пути включая свет.

В квартире знакомо пованивало прокисшим пивом и куревом; к этому примешивалось нечто вроде запаха выдержанного сыра. Алан всегда был засранцем, но сейчас квартира выглядела и смердела как никогда. Журнальный столик был завален пивными банками, коробками из-под пиццы и упаковками от еды навынос. На диване и кресле-кровати валялись мятые брюки и рубашки. Задернув шторы в гостиной, Сейдж прошла дальше. Из кухонных дверей в коридор веяло какой-то дрянью. Наверное, что-то протухло, пока Алан удил рыбу, и он не стал заморачиваться с уборкой.

И все-таки, даже несмотря на грязь и вонь, квартира казалась раем по сравнению с Уиллоубруком. Сейдж направилась в ванную: ей до смерти хотелось принять душ и вымыть волосы. У двери в спальню Алана она застыла. Отчим лежал на боку на двуспальной кровати: груда в форме полумесяца, этакий выброшенный на берег тюлень. Твою мать! Он дома. Но почему в постели? Обычно Алан вырубался в гостиной и дрых на диване до утра. Может, заболел?

Прищурившись, она вгляделась в комнатный полумрак, горячо надеясь, что Алан спит, и облегченно расправила плечи. Серая куча, которую она приняла за отчима, оказалась лишь несвежей простыней и потертым пледом.

Уняв нервную дрожь, Сейдж прошла в крошечную ванную комнату в конце коридора, пустила воду в тронутой плесенью душевой кабинке, стащила с себя платье, которое ей дали в Уиллоубруке, швырнула его в мусорное ведро и встала под струю, пустив ее на плечи и спину.

Вода была такой горячей, что тело стало покалывать, и все же шелком льнула к давно не мытой коже. Сейдж запрокинула голову и чуть не задохнулась, когда ноздри наполнились гнилостным зловонием Уиллоубрука, пропитавшим волосы. Она обеими руками стала намыливать голову, скрести кожу под волосами, сдирая грязь, мять, тереть, массировать тело, пока по нему не потекли потоки мыльной пены. Затем ополоснула волосы и снова принялась мыть их. глубоко вдыхая цветочный аромат шампуня. Пока пена делала свое дело, Сейдж тщательнейшим образом до красноты оттерла тело и лицо мочалкой.

Она не могла не заметить, насколько исхудала. Ноги и руки стали жестче там, где прежде была мягкая плоть; живот сделался плоским и чуть ли не втянутым. Локти и колени покрылись лилово-желтыми синяками, на коже виднелись царапины, ссадины и порезы. Откуда у нее все эти раны и ушибы, она не помнила, но это было неудивительно. Там, взаперти, перевозбужденное сознание лихорадочно работало над тем, как выжить и сбежать, а вот у тела выбора не было: ему приходилось ежедневно выносить грубость пальцев, хватающих, тянущих и дергающих ее за руки, тело и голову. Основной удар приняли на себя ноги: слишком часто Сейдж спотыкалась о других и падала, когда их перегоняли, как стадо на убой, из палат в дневной зал и обратно.

Она закрыла глаза, снова запрокинула голову и пригладила волосы, отжимая пену, и вдруг в сознании промелькнул образ Розмари: неровно обстриженные соломенные космы, намалеванный красным рот, черные потеки крови на груди и животе. Сейдж ахнула, захлебнувшись мыльной водой. Голова закружилась, колени подкосились, и она схватилась за шторку душа, чтобы удержаться на ногах. Решив, что приступ прошел, она отпустила занавеску и выпрямилась, но вновь накатило головокружение. Сейдж согнулась, задыхаясь и отплевываясь, и ее вывернуло прямо в кабинке жалкими остатками разжиженной кашицы.

Наконец вращение прекратилось, но горе и сила тяжести грозили утянуть ее на пол душевой. Держась одной рукой за стену, Сейдж наскоро ополоснулась и вышла из кабинки, махнув рукой на первоначальный план побрить ноги. Завернувшись в полотенце, она широкозубым гребнем принялась вычесывать колтуны. Зубья застревали и дергали, застревали и дергали, однако Сейдж не сдавалась, измученная, но полная решимости довести дело до конца.

С каждым комком волос, выдранным из головы и падающим на пол ванной, ее гнев возрастал. Она была в ярости на Алана и свою мать. И на доктора Болдуина. И Уэйна. И на всех, кто работал в Уиллоубруке. Она злилась даже на Ноя, Хэзер и Дон. Каждый из них своими решениями изменил их жизни — ее и Розмари. И ничего с этим уже не поделаешь.