Потерянные имена, чужие тени

Корнелий все ожидал, что на одном из постоялых дворов эти стычки и ссоры выльются в настоящую драку насмерть. Но если война чему и научила людей, так это чуять силу, а в Раду она была. Сила и отчаянность – сразу было видно, что этот не отступит. Корнелий порой задумывался, сколько в этой силе бравады и дури, но до сих пор Раду еще не попадал в по-настоящему серьезную переделку… по крайней мере, на глазах Корнелия.

Корнелий не сразу заметил, что точно так же за ним наблюдает Тию. Разве что дневник не ведет. «Ох, вот тоже загадка, а притворяется пустышкой», – подумал тогда Корнелий.

Они с Раду были как луна и солнце, и Тию казалась луной: безмятежной, тихой. Такой спокойной и нежной, что никогда и не вспомнишь, что у луны всегда есть темная сторона. Поначалу Корнелий думал, что за негромким голосом и милым личиком спрятаны только девичья глупость и излишняя стеснительность, но со временем девушка привыкла к нему, и порой Корнелий видел, что там на самом деле скрывается недюжинный ум и железная выдержка. Она помогала Раду разбирать бумаги Корнелия, и ее аккуратность и терпение нравились господину медикусу.

Порой они с Тию вдвоем, как зрители бродячего театра, смотрели на Раду и его очередную стычку.

Раду был весь на виду. Он привлекал внимание, он не оставлял равнодушных, и Корнелий не уставал восхищаться.

Идеальная маскировка.

Если Раду кто-то говорил, что у него смазливая морда, как у девчонки, то Раду не терялся, не оправдывался и не пугался, что его раскрыли. Где там внутри была юная девица, воспитанная далеко не в крестьянской семье? Корнелий ее не видел. Видел только ощерившегося юнца, который тут же натягивал перчатки – если они уже не были надеты, – и разбивал обидчику лицо в кровь.

– Совершенно недостойное дворянского сына поведение, – посмеиваясь, как-то сказал Корнелий после очередной драки.

Раду слизнул капельки пота с губы и ничего не ответил. В следующий раз он дал себе труд просипеть нечто вроде «защищайся, ублюдок». И Корнелий тогда подумал, что воспитание молодежи – дело весьма хлопотное.

***

Корнелий планировал заехать на несколько дней в Тичаны, где у него было небольшое поместье. Раду и Тию прежде не бывали в тех краях, и потому спокойно согласились задержаться там.

Тичаны был небольшим городком невдалеке от крупного тракта. Полдня пути до поместья местного князя, столько же – до большого торгового города, в котором жители Тичан укрывались – если успевали, – во время войны. Впрочем, именно в этом княжестве военные действия не велись. А вот разбойный люд вовсю здесь хозяйничал, пока князь с ополчением проливал кровь за короля. Корнелий краем уха слышал страшные истории, о том, что происходило тут – будто бы и человекоторговцы девок увозили, и что святилища грабили, и много еще чего.

Князь местный с самого начала выступал за нынешнего короля, да еще и отличился на войне, так что с его возвращением княжество процветало, а разбойников теперь выпалывали как сорную траву.

Но с сорной травой как: пока мелкая, разве поймешь что это? В одном месте выдернешь, а она уже в других лезет. Тяжелое дело.

***

Знакомство с городом произошло… выразительно. Корнелий сказал бы даже, что в некотором роде удачно.

Сам он сколько бы ни приезжал в этот город, сколько бы там ни жил, никакого уважения у местных не сыскал. Практику там он не открывал, поместье было далеко за чертой стен, и потому как чужаком был, так и остался.

В этот раз он собирался передохнуть в поместье неделю, заранее послал весточку своему слуге, который следил за домом. Знал, что тот весьма нерасторопен и потому приказал остановиться сначала в гостинице на въезде в город – с тем, чтобы еще раз послать какого-нибудь мальчишку в поместье и удостовериться, что там все приготовлено.

А то ведь бывало уже, Корнелий приезжал и самолично будил лежебоку, который только что и сделал за все время, что одно из окон в гостиной открыл.

И вот Корнелий и Тию стояли на широкой прохладной веранде гостиницы, Тию утомленно обмахивалась веером, устав от долгой дороги, а Корнелий наблюдал за разгрузкой их багажа. Точнее сказать, наблюдал за Раду, который этим руководил.

Раду не нужно было кричать, как многим другим управляющим, которых видел Корнелий. Раду шипел самым злобным образом, ни капли не стесняясь в выражениях.

Слуги долго не выдерживали, всякая спесь да неторопливость с них вмиг слетала. Они будто чуяли, что вот этот человек прибьет, не задумываясь, как муху какую.

Разгрузка вроде и завершена была, Раду рассчитывался с кучером наемной кареты – Корнелий после нескольких первых дней доверил ему вести все расходы по путешествию, – как из переулка напротив гостиницы выскочила мелкая и растрепанная девчушка. Она рыбкой нырнула между снующими слугами, но бежала неловко и, споткнувшись, врезалась прямо в Раду.

И только ойкнула, отскочив, а потом попыталась мимо него пробежать дальше.

Раду схватил ее за шиворот и поставил перед собой.

– Глаз нет, что ли? – разъяренно спросил он. – Чего несешься, не глядя?