К тому же у многих беллетристов, пытавшихся сочинить занимательную историю и в то же время показать победу добра над злом, злодеи получались привлекательными, а герои – напыщенно ничтожными. Платон попал в ту же западню. Афины, его героический персонаж, превратились в унылое, скучное место, а преступная Атлантида веками будоражила умы людей своей привлекательностью. Даже сам Платон попал под очарование Атлантиды, отдав ей в «Критий» в три раза больше места, чем Афинам.
Дойдя до речи Зевса, Платон, вероятно, обнаружил, что «Критий» складывается совсем не так, как ожидалось. История получалась хотя и захватывающая, но с нравственной точки зрения путаная. Наверное, он отложил ее, слегка содрогнувшись от отвращения. Он, светоч мировой нравственности, опустился до уровня простонародного странствующего менестреля? Как бы там ни было, в последнем диалоге «Законы» он повернулся спиной к воображению и выдумке, которыми отличались предыдущие его произведения, и предался прямым наставлениям, которые нынче мало кто читает.
Несомненно, Платон был бы ошарашен тем, что последующие поколения уделяли почти столько же внимания его истории об Атлантиде, которую он даже не счел нужным закончить, сколько его прочим работам, вместе взятым. Он был бы уязвлен тем, что эти люди сосредоточиваются на Атлантиде, нарушительнице миропорядка, и намеренно игнорируют скучного героя – Афины. Более того, Платон пришел бы в возмущение от того, что они пренебрегают нравственным и философским аспектом его произведения, что для него было главным поводом его создания, а интересуются геологической, антропологической и исторической стороной, то есть материалистическими вопросами, не имевшими для него никакого значения.
Платон не был первым создателем романов-утопий. Некоторые его современники также разрабатывали эту тему. Аристофан написал пьесу, высмеивавшую претендующих на роль реформаторов мира, таких как Фалеса из Халкедона, который предлагал распределить поровну всю собственность. Аналогичные произведения появлялись в литературе других цивилизаций, например китайской. Некоторые предсказания о приходе Мессии иудейских пророков, скажем, Исайи, за несколько веков до Платона содержали утопические зарисовки идеального Израиля, где «и лев, как вол, будет есть солому»[23]
.Просто сказание Платона первый из античных трудов, дошедший до нас целиком. Его последователи написали немало подобных историй: Зинон из Китиона, основатель движения стоиков, пробовал себя в таком виде литературы; также и Амометий, описывавший идиллическую жизнь гималайского племени. Евмерий, который определил происхождение богов от людей, сочинил вполне целостную утопию об архипелаге Панхайя в Аравийском море, где царили богатство и плодородие. Он рассказал о его столице Пана-ре на острове Гиера, храме Зевса-громовержца с беломраморными статуями, золотыми колоннами, на которых были начертаны истории Урана, Крона и Зевса, священном источнике и кастах жрецов, военных и крестьян. Сходство с Атлантидой не означает непременного заимствования, но показывает тенденцию греков думать похожими категориями при описании своих представлений о красоте, порядке и изобилии.
За Евмерием Ямбул (также сохраненный Диодором) в III в. до н. э. превзошел его другим описанием идеального государства на группе островов в Индийском океане. Возможно, оба произведения основаны на сведениях о Цейлоне, о котором античные географы, знавшие его под названием Тапробане, имели туманное представление, однако его размеры, богатство и добродетельность жителей весьма преувеличены.
Ямбул писал, что, будучи купцом в молодости, был захвачен в плен эфиопами, которые во время религиозной церемонии отправили его и его спутников в Аравийское море на маленькой лодке, снабдив провизией. Через четыре месяца странники добрались до семи чудесных островов, где люди отличались гибкими костями и раздвоенными языками, с помощью которых могли вести два разговора одновременно. Их государство солнца оказалось копией коммунистического, поскольку его граждане были как две капли воды похожи друг на друга и по очереди исполняли все виды работ. В конце концов гостей изгнали за проступки, и Ямбул со товарищи отбыл в Индию, откуда уже вернулся в Элладу.
На удивление за прошедшие века не возникло культа, который утверждал бы, что Гелиополис (город солнца) Ямбула существовал в действительности, хотя автор заявляет, что видел его своими собственными глазами. Вероятно, гибкие кости и раздвоенные языки это уже чересчур для мыслителей, хотя на самом деле подобное государство не более невероятно, нежели доисторическая Афинская империя или Лемурия Елены Блаватской с ее гермафродитами.