Потерянные сердца

Сегодня мы в последний раз видим Платт, и никто не грустит по этому поводу. Мы рады наконец расстаться с мелкой грязной рекой, которая сопровождала нас от самого Форт-Кирни. Однако, несмотря на смех и притворную бодрость, мы подозреваем, что дальнейший путь будет труднее пройденного. И очень быстро убеждаемся, что так и есть.

Целый день мы ползем через болотистую долину, а на следующий – взбираемся на Проспект-Хилл. Он крутой, каменистый и сухой. После спуска с него нас ждут десять миль пути по щелочной пустыне. Белая пыль налипает на ноги и одежду. Травы нет, воды нет, древесины тоже. Только пыль. Весь день мы идем, глядя под ноги в поисках бизоньих лепешек, чтобы было из чего развести костер во время привала. Впрочем, мы очень скоро понимаем, что бизоны не частые гости в этих местах. Люди из предыдущих караванов побросали здесь целую гору пожитков, чтобы облегчить животным работу. Куда ни посмотри, везде валяются наковальни и плуги, ведра и бочки, походные печи и цепи для повозок. Все это выглядит в разы хуже, чем то, что происходило в начале пути. Нас окружает кладбище волов, железа и стали. Среди разбросанного скарба лежат мертвые животные, не сумевшие продолжить путь, как ни старались владельцы облегчить их ношу.

Один из волов в папиной упряжке, получивший от Уэбба имя Одди, падает в полдень, и мы не можем его поднять. Мы распрягаем его и пытаемся привести в чувство, выливая драгоценную воду из бочек на черный язык бедняги, но в последние дни он и так был очень слаб. Становится ясно, что его не спасти.

– Отравился щелочью, – тут же определяет Эбботт.

По его словам, это лечится, но нам не из чего сварить лекарство. Джон говорит, что вол в любом случае уже на последнем издыхании. Мы боимся, как бы другой папин вол, Эдди, не свалился следом, поэтому распрягаем и его, чтобы он шел без лишнего груза, пока мы не доберемся до воды. Вместо этих волов мы ставим в упряжку двух мулов Джона. Беднягу Одди приходится бросить там, где он упал. Уоррен задерживается, чтобы избавить его от мучений. Когда у нас за спиной раздается выстрел, Уэбб начинает всхлипывать.

– Не плачь, Уэбб, – говорит Уилл. – Слезы не помогут ни Одди, ни тебе. Он теперь счастлив. Освободился от упряжки, как и хотел.

– Как думаете, если пройтись по Луне, будет похожее ощущение? – спрашиваю я, чтобы отвлечь Уэбба.

– По-моему, на Луне холодно и темно, – отвечает Уэбб, шмыгая носом. – Совсем не похоже на пустыню.

– Этот песок больше похож на пепел, как будто мы пережили пожар, – замечает Уилл.

– Что ж… в каком-то смысле можно и так сказать, – кивает мама. Она набирает немного белой пыли, надеясь использовать ее вместо разрыхлителя для теста.

На этом разговоры заканчиваются. У нас слишком пересохло во рту, а если постоянно его открывать, в нем оседает еще больше пыли. Эдди позволяет Уэббу сесть на него верхом, и тот очень скоро засыпает, распластавшись на спине вола. От каждого шага его руки и ноги безвольно мотаются.

Мы останавливаемся на обед. Уиллу удается из лука подстрелить шалфейного тетерева. Он чрезвычайно доволен собой, но я не могу приготовить птицу, потому что хвороста на костер у нас недостаточно. Элси Бингам предлагает нам лепешки, которые ей удалось собрать, Эмельда тоже приносит несколько штук, и я варю тетерева, пока мясо не начинает отходить от костей. Живот Элси вырос, и теперь она выглядит примерно так же, как наша мама в начале пути, так что ей сейчас особенно нужны силы. Она съедает несколько кусочков и вдруг начинает плакать, а ее муж вынужден просто смотреть, не в силах ей помочь.

Вечером мы не разбиваем лагерь: мы боимся остановиться. И когда караван добирается до речушки Гризвуд-Крик, где наши животные наконец могут отдохнуть и напиться, Элси оказывается далеко не единственной, кто плачет от усталости и облегчения.

* * *

– Эту скалу называют скалой Независимости, – говорю я братьям, уже представляя, как нарисую этот плоский, покрытый трещинами монолит, виднеющийся вдалеке.

– Похожа на кита. Видишь, вон голова, а вон хвост, – замечает Уилл, но Уэбб спешит с ним не согласиться.

– Нет, она больше похожа на бизонью лепешку, – фыркает он.

– По-моему, она похожа на черепаху, – говорю я. – Огромную каменную черепаху.

– Ичас, – соглашается Джон, встречаясь со мной взглядом.

Мы на полпути. Сейчас 10 июля, и мы преодолели половину пути. Может, нас измучила плохая, дурно пахнущая вода в долине Платта, нехватка древесины, пищи и всего остального. Может, смерть вола Одди стала для нас большим ударом. Так или иначе, именно вид реки Свитуотер, а вовсе не эта каменная черепаха, вокруг которой она течет, вызывает у мамы с Эмельдой восторг.

– Я знаю, почему ее назвали Свитуотер[6], – говорит мама. – Потому что один ее вид – услада для глаз.