— Ну, одно дело слышать их на рынке и совсем другое — говорить самой, — Сара сняла мой пеньюар с двери и накинула на меня. — Некоторые слова значат больше, чем буквы на бумаге, согласна? — Сара старалась завязать пояс у меня на животе. — У них есть форма и строение. Они, как пули, наполнены энергией. Если их правильно использовать, они могут помочь.
— Например, когда тебя кто-то подрезает, когда ты спешишь на крикет? — спросила я.
Она засмеялась.
— О боже! Филип называет это авторечью. Надеюсь, ты не обиделась.
— Немного удивилась, но, думаю, после этого ты начала мне по-настоящему нравиться.
Слова были лишними. Сара поднялась на носочки и поцеловала меня в щеку. Я слегка наклонилась ей навстречу.
Дневной свет проникал сквозь шторы. В комнате наконец-то наступила тишина. Суматоха сменилась покоем. Лаванда заглушила запах крови и проклятий.
Хотя сон я увидела. И в этом сне плакал младенец. Он и сейчас плакал, и моя грудь болью отзывалась на его плач.
Они говорили шепотом, но я все слышала.
— Лучше не показывать ей, иначе она передумает.
Это акушерка.
— Нужно покормить.
Это Сара.
— Оставит
Акушерка.
Я откинула одеяла и спустила ноги на пол. Незнакомые мышцы застонали от недавних испытаний. Боль пронзила настолько, что я завизжала. Я все еще помнила эту боль, размытую эфирным туманом.
Я попробовала встать, но в голове пульсировало так, что резкие минуту назад звуки стали глухими, как будто я только что поскользнулась в ванной и оказалась под водой. Мне удалось сесть, и я закрыла глаза. Сквозь темноту опущенных век проступало чье-то лицо, две точки яркого света прожигали сетчатку. Когда я наконец встала, то почувствовала, как все мои внутренности хлынули наружу. Я потянулась вниз, чтобы остановить поток, но в этом не было необходимости: кто-то уже надел на меня пояс и подложил в него салфетку.
— Ложись обратно, моя милая.
Это была Сара. Она все еще находилась рядом. С яркими веснушками и смотрящими на меня глазами.
— Я хочу подержать его.
— Ее, — сказала Сара.
«Ее», — подумала я.
— Я хочу подержать Ее.
Они все были рядом: Дитте и Бет, Сара и акушерка. Они смотрели, как я нянчу. Они слышали Ее чмоканье, как и я слышала Ее чмоканье, но они не могли почувствовать, с какой силой Она сосет грудь, и не могли почувствовать Ее тяжесть, которую я ощущала у себя на животе. Они не замечали Ее запах. Целых полчаса единственным звуком в комнате было ее тихое сопение. Никто не высказал вслух свои страхи и надежды.
— Плакать вполне естественно, — сказала акушерка.
И как долго я уже плачу?
Сколько раз я Ее нянчила? Я не смогла посчитать, хоть и хотела. Время стало безразмерным, и границы между сном и бодрствованием размылись. Они по очереди сидели с нами, никогда не оставляя нас вдвоем. Мне хотелось уткнуться в теплое местечко у Нее за ушком и вдохнуть Ее запах. «Такая сладкая, что хочется съесть», — думала я. Хотелось раздеть Ее и рассмотреть каждую складочку, расцеловать Ее с головы до ножек и вдохнуть свою любовь в каждую клеточку Ее кожи.
Прошло несколько недель, а я так ничего и не сделала, что хотела.
Сара сидела на кровати, и ее рука, усыпанная веснушками, гладила золотой пушок на голове нашей малышки.
— Ты можешь изменить свое решение.
Я думала об этом сотни раз.
— Тогда не только я должна передумать, — сказала я.
Сара это понимала. В ее взгляде я прочла и радость, и жалость. Я думаю, она обрадовалась тому, что я сказала это вслух. Отвернувшись от меня, Сара дольше обычного складывала чистую пеленку.
— Можно мне ее забрать? — спросила она.