Потерянные цветы Элис Харт

Дорогая Элис,

вот три вещи, которые я знаю наверняка:

1. Когда я родилась, кто-то – мне бы хотелось думать, что моя мама, – завернул меня в голубое вечернее платье.

2. Есть цвет, названный в честь дочери короля[10], которая всегда носила платья именно такого голубого оттенка. Рассказы о ней порой заставляют меня желать, чтобы мы с ней были друзьями: она курила в общественных местах (а в те времена женщины так не делали), однажды вместе с капитаном корабля прыгнула в бассейн прямо в одежде, еще она частенько носила вокруг шеи удава, а как-то раз стреляла из поезда на полном ходу по телеграфным столбам.

3. Моя любимая история такая: однажды жила-была на острове неподалеку отсюда королева, которая забралась на дерево, ожидая возвращения своего мужа с войны. Она привязала себя к ветке и поклялась оставаться там, пока он не вернется. Она ждала так долго, что постепенно превратилась в орхидею, окрашенную в точности в тот же цвет, что и ее королевское платье.

А вот еще одна история, в которой только правда.

В тот день, когда Джун сказала нам, что поедет в больницу и привезет тебя домой, я была в мастерской, выкладывала под пресс орхидеи Голубая леди. Я всегда любила их больше других цветов, потому что их сердцевина окрашена в мой любимый цвет – цвет платья, в которое меня когда-то запеленали. Цвет, которому отдавала предпочтение своенравная дочь короля. Цвет под названием «Элис Блю».

Сладких снов, горошинка. Увидимся за завтраком.

С любовью, Крошка Кэнди

Воображение Элис наводнили картинки новорожденных младенцев, своенравных женщин и голубых платьев, превращающихся в цветы. Она жадно схватила капкейк, отогнула края оберточной бумаги и вонзила зубы в сладкий ванильный бисквит.

Она уснула с крошками на лице, прижимая к сердцу письмо Кэнди.

* * *

Кэнди наполнила водой старую жестянку из-под томатного соуса, чтобы полить травы в нише за раковиной. Воздух наполнился ароматами кориандра и базилика. Она приготовила к утру четыре чашки, поставив их возле чайника: суповую миску Джун, которую та любила называть кофейной чашечкой, походную кружку с отколовшейся эмалью, из которой неизменно пила чай Твиг, и свою собственную фарфоровую чашку и блюдце, которые Робин расписала вручную ванильными лилиями специально для нее. Четвертая чашка была маленькой и ничем не примечательной. При мысли о детском лице, в котором читалось горе, Кэнди взглянула на потолок, гадая, нашла ли уже Элис ее капкейк.

Она развешивала кухонные полотенца, когда спустилась Джун. Сноп света, падавший от вытяжки, погрузил ее лицо в глубокую тень.

– Спасибо, Кэнди. За капкейк. Это первый раз, когда я видела ее улыбающейся. – Она напряженно стиснула челюсти. – Просто невероятно, – сказала Джун дрожащим от слез голосом, – как она может быть настолько похожей на них обоих.

Кэнди кивнула. Именно по этой причине она сама пока не была готова встретиться с Элис.

– Завтра можно начать с чистого листа. Ты ведь так нам всегда говоришь, верно?

– Это не так-то просто, отнюдь нет, – пробормотала Джун.

Кэнди пожала Джун руку, выходя из кухни. По пути в спальню она услышала скрип открывающегося шкафчика со спиртным. Кэнди не могла припомнить, когда еще Джун пила так сильно, как с момента приезда полиции, сообщившей о Клеме и Агнес. Люди повсюду пытаются найти выход: Джун нашла его на дне бутылки с виски. Ее собственная мать, как представлялось Кэнди, нашла его в зарослях диких ванильных лилий. Кэнди через многое пришлось пройти, прежде чем она поняла, что ее выход – на кухне Торнфилда.