Потерянный альбом

— Благодарю…; так вот: Парч был могущественным музыкальным разумом: он видел, он слышал то, чего никто не слышал прежде, — и более всего в самом субстрате музыки: тональности; ибо здесь и просиял гений Парча; в западной октаве, разумеется, двенадцать полутонов, идущих, например, от до и до си-бекара; обычно предполагается, что эта сегментация октавы на двенадцать частей каким-то образом предписана природой или отражает некий абсолютный физический императив; но на самом деле это условная конвенция, введенная всего несколько веков назад и с тех пор строго соблюдавшаяся; двенадцать тонов в октаве: это ничто, особенно когда знаешь, что доступно много больше; и в самом деле, история музыки демонстрирует, что к тональности существовали разнообразные подходы — системы, работающие с бóльшим числом тонов в октаве; к примеру, в XVI веке венецианский монах Царлино — Ц-А-Р-Л-И-Н-О — предложил две клавиатуры с семнадцатью и девятнадцатью тонами в октаве; и даже поныне по всему миру существуют более музыкально щедрые традиции: к примеру, индийская интонационная система может похвастаться двадцатью двумя шрути — Ш-Р-У-Т-И — в сравнении с эквивалентной западной октавой; но даже это и близко не подходит к пределу нашего потенциала; и в самом деле в книге «Психология музыки» великий Карл И. Сишор — пишется, как слышится — предполагает, пользуясь фехнеровской моделью JND, то есть «минимально различамой разницы», что человеческое ухо способно различать вплоть до трехсот разных ступеней в пределах одной октавы; так просто задумайтесь, как много музыки закрыл для нас широкий шаг западной диатоники; и, кстати говоря, мы же это чувствуем, мы инстинктивно знаем, что существует больше, чем допускает западная музыкальная монокультура: задумайтесь, к примеру, о том, как мы выражаем эмоцию в музыке непосредственнее всего, аналогичнее всего: через вибрато; но что есть вибрато, как не разрушение этих строгих разделов между нотами, временное окончание нашей дробленой музыкальной сегментации; свои глубочайшие и богатейшие чувства мы рисуем, изгибая тона между дискретным спектром западной октавы, расправляясь с ее делением; самое человеческое мы помещаем в промежутки, где мы больше не квантуемся, не сдерживаемся…

— Сэр…

— И Парч об этом догадался, он это услышал, и посему, начиная с 1930 года, взял и создал в качестве основы для всех своих великих композиций октаву из сорока трех ступеней; поскольку Парч слышал больше, чем ему дозволяла наша безумная кронекеровская традиция, он слышал дальше тех, кого называл эстетическими цензорами того, что называл, цитирую, нашей единой системой; более того, Парч создал октаву с равномерной темперацией: это справедливая октава, без надругательств над тонами, каких требует западная октава для поддержания иллюзии их гармоничного сосуществования…

— Сэр… сэр… ладно; теперь мы вас выслушали, то, что вы…

— Почему: вы что, устали слушать о Парче — возможно, я не захватил ваш интерес?..

— Сэр, послушайте — это не…

— Парч недостаточно знаменит, чтобы удержать ваш… он не настоящий вип?..

— Послушайте, сэр — это не имеет никакого отношения к… это не…

— Потому что вот почему я это делаю, почему даю свои лекции…; Ясно?: вот; вот чего вы хотели; можете успокоиться…; видите ли, я даю лекции, потому что о Парче даже нет записи в «Американской энциклопедии», тогда как о Берте Бакараке — есть…; но даже Баха постигло тотальное невежественное забвение, пока Мендельсон не выступил дирижером концерта «Страсти святого Матфея» в Певческой академии и не возродил его репутацию полных сто лет спустя после премьеры произведения…

— Так, ну на хрен, — сэр!.. вы можете уже перейти к…