Потерянный Ковчег Завета

— Ты ко мне относишься снисходительно, эфенди, — заявил он. — Книга паршивая, и ты сам это знаешь. И еще. Почему ты все время ходишь в такой паршивой одежде? В Египте такое тряпье никто не носит. Почему ты не наденешь галстук? Почему не наденешь хороший черный костюм, чтоб люди тебя принимали всерьез? Мне с тобой стыдно ходить.

Дауд присел на диван, сжал руками свою маленькую костлявую голову и расплакался.

— До чего я несчастный! — завывал он.

— Прекрати, Дауд, возьми себя в руки. Мне казалось — ты в отличной форме. У тебя теперь есть деньги. Ты скоро женишься.

— Все кончено. Я выпил лишнего и сделал ошибку: разболтал этой коптской дуре про Рувима. Когда она узнала, что мы поженимся на деньги еврея, заявила, что не желает иметь со мной ничего общего. И так и сказала своим придуркам родителям, и они решили выдать ее замуж за какого-то идиота в Порт-Саиде из налоговой службы.

— За копта?

— А как же, иншаллах! За копта, черт его побери! — завизжал Дауд. — А ты как думал? Уж не за мусульманина-верблюжатника.

Он поднялся, снял со стула пиджак, стряхнул с него хлопья перхоти, выпятил тощую мальчишескую грудь и стал любоваться собой в зеркале стоявшего в гостиной гардероба. Одеколона он сегодня не пожалел. Вынув из кармана хорошо отглаженных брюк портмоне крокодиловой кожи, Дауд с мрачным удовлетворением разглядывал его содержимое.

Он сел, потом снова вскочил. Затем, как с ним часто случалось под воздействием резкой смены настроения, заметался неровными шагами по комнате, яростно крутя крестом. Распахнув дверь, Дауд вдруг запел.

— Я пойду, пойду к вдове! — подвывал он. — Прекрасная вдова из страны Оз…

И ушел.

Несколько дней мы не виделись. Я работал с книгами в архиве, изучал Большой еврейский словарь и потрепанную Библию. Я старался действовать как можно методичнее, явно несерьезные теории сразу отметал, собирал в единое целое крупицы информации, которая, как мне казалось, имеет отношение к исторической правде.

Я почти не сомневался, что там, где Ковчег ищет большинство людей — в Иерусалиме, — его нет. Этот город прочесывали целое тысячелетие. Священники должны были увезти его — увезти в какое-нибудь тайное место в Египте или еще дальше.

Раз или два мне звонил Рувим — поинтересоваться моими успехами, и был разочарован, когда я признался, что почти не выбираюсь из гостиницы на улице Абдула Азиза Аль-Сауда.

— Ты до безобразия неприподъемный! — возмущался Рувим и почти не шутил. Меня уже слегка раздражало его отношение ко мне, словно к нерадивому работнику, который завалил порученное дело. Из Тель-Авива звонила Ронит, спрашивала, не нужно ли мне купить билеты, нанять машину или людей.

— Ты уже что-нибудь нашел? Взял след? — любопытствовала она.

— Ронит, я же тебе не бигль, — отвечал я.

— А что такое «бигль»?

— Это охотничья собака с очень острым нюхом.

— Я хотела сказать, — невозмутимо продолжала Ронит, — ты точно уверен, что найдешь? Как думаешь — фильм об этом снимут? Хочешь, я приеду, помогу? Рувим обещал меня отпустить. Я еще никогда не была в Египте. Съездили бы на пару-тройку дней на какой-нибудь курорт на Красном море.

— Я бы счастлив с тобой повидаться, — честно ответил я, — но изо всех сил пытаюсь собраться с мыслями, и с каждым днем это становится все труднее. Мне лучше сейчас посидеть одному.

И так я и сделал. С самого утра читал и делал заметки, упрямо сидя на балкончике, пока солнце не загоняло меня в комнату. Вторую половину дня я проводил в жаркой и душной Каирской библиотеке, читая все, что могло пригодиться и что удавалось заполучить.

Я пытался представить себя на месте священника, который бежит из Иудеи с бесценным Ковчегом, направляясь на юг. Что бы я сделал? Поднялся бы в лодке по Нилу откуда-нибудь отсюда — где находится современный Каир? Или переплыл бы Красное море, чтобы попасть, скажем, в Каир, а потом пересек бы пустыню и добрался до ближайшего к морю нильского города — например, Кифта, откуда родом Дауд? А потом отплыл бы в Асуан? И есть ли где-нибудь на этих маршрутах место, куда можно было доставить Ковчег?

*

Ровно через неделю после отъезда Рувима мне позвонила Мария. Голосом она владеет великолепно — тут и хриплые низкие тона, которые считаются характерными для испанок, и самые нежные и ласковые. Сегодня ее голос звучал мягко, настойчиво и мелодично. Она готова простить мне все прошлые прегрешения, ворковала она, если я только вернусь в Лондон и опять займусь переводами поэзии или продолжу писать книгу о йеменских евреях. И все у нас пойдет, как раньше. Только чтоб я бросил эту чушь насчет Ковчега.