К концу февраля я уже вернулся в Лондон. Теперь мое представление о Ковчеге было яснее, я лучше прочувствовал его историю. Правда, ничего конкретного я так и не нашел. Я облазал больше пещер, чем самый завзятый спелеолог. Я опросил толпы дряхлых беззубых стариков. Того, что мне нужно, они не знали, но никогда не упускали случая отправить меня куда-нибудь еще — поискать кого-нибудь постарше и помудрее, старика, который-то уж точно окажется настоящим кладезем бесценных тайн. И вот такого-то — самого старого и неуловимого — мне найти не удалось.
До меня постепенно дошло, что ветхих мудрецов, на которых я рассчитывал как на надежный источник информации, просто не существует. С Южной Африкой, понял я, пора завязывать — хоть туда и вели многие интересные следы. Мне казалось, что я узрел свет, узрел проблеск истины, — и тем труднее было отвернуться.
Мне вспомнились слова из Корана, которые процитировал некогда муктар Сенны: «Сравнятся разве мрак и свет?»
По-видимому, вопреки собственному желанию мне придется искать где-то в другом месте.
12
ГОРШОК СО СВЯЩЕННЫМ ОГНЕМ
За последние годы я многого достиг. И все же потерпел неудачу в главном — в попытке найти Ковчег. Или хоть какой-нибудь ковчег. А для Рувима это важно. Почему бы теперь, думал я, не отправиться куда-нибудь еще — что-то сделать, поискать в каком-нибудь другом месте. И потом — мне хотелось приложить все усилия и реабилитировать себя в глазах друга. Когда мы разговаривали по телефону, он, естественно, упрашивал меня продолжать поиски, отправиться в какие-нибудь дальние диковинные края. Или вернуться в Эфиопию, чтобы покончить наконец с разъедающим его сомнением — а не там ли все-таки Ковчег? Уговаривал снарядить хорошую экспедицию, взять у него деньги.
Он действовал убеждением и обаянием. Нет, он вовсе не сомневается в моей теории, что Ковчег — это Нгома, просто ведь его могли перевезти куда-то еще. От раздражительности, с какой он вел себя тогда, в Южной Африке, не осталось и следа. Рувим просто настаивал, чтобы я продолжил поиски и расширил их сферу. Нгома увезли куда-то далеко. Быть может, он теперь на другом конце света.
В марте 2003 года известный семитолог профессор Алан Кроун пригласил меня прочесть курс лекций в Сиднейском университете.
Вскоре после моего приезда в Австралию в моем гостиничном номере зазвонил телефон.
— Это вы тот самый человек, который доказал, что племя лемба — евреи?
Я даже вздрогнул.
— Наверное, я. В некоторой степени.
— Значит, все правильно. Я в Интернете прочитал, что вы прибыли в Сидней читать лекции. У меня для вас есть другое предложение. Очень серьезное. Много поколений люди моего племени считают себя израильтянами. В священных преданиях говорится, что много-много тысяч лет назад мы пришли из земли Израиля. Мы — одно из пропавших колен Израиля. Это предание передается из поколения в поколение. Вы с помощью генетики доказали, что лемба — евреи. Вы брали у них изо рта клетки. Я видел передачу из серии «Новая звезда». Я вообще все про вас знаю — прочитал в Интернете.
Оказалось, мой собеседник собрал пряди волос у пятисот представителей своего народа и завтра прилетит в Сидней из Папуа — Новой Гвинеи, чтобы передать их мне.
— И вы сделаете для нас то, что сделали для лемба. Найдете потерянное племя Израиля. Да благословит вас Господь. — И он повесил трубку.
С Тони Вайза мы сразу же прониклись друг к другу симпатией. Его темное серьезное лицо так и светилось честностью. Он страстно верил в истинность легенд своего племени и знал его историю, как никто другой. Народность, о которой шла речь — племя гогодала, — живет охотой и собирательством; в прошлом они — каннибалы и охотники за головами. Обитает племя на заболоченных землях устья реки Флай в западной части Папуа — Новой Гвинеи.
Мой гость привез с полдюжины толстых папок с распечатками разных записей, таблиц и схем, доказывавших правдивость невероятной истории племени, — все красиво оформлено и подшито. В документах прослеживалось рассеяние племен Израиля вообще и племени гогодала в частности. Тони упрашивал меня поехать вместе с ним в Папуа — Новую Гвинею, взять образцы ДНК у людей гогодала и в первую очередь исследовать их иудаистские традиции.
— Это не так просто, — отвечал я. — Ведь у меня есть обязательства. Нет, думаю, я не смогу. В ближайшее время — не смогу.
Мы сидели в залитом солнцем вестибюле гостиницы. Тони сурово посмотрел на меня. Почесав свой основательный папуасский носище, он взял меня за руку и сказал: