Потерянный кров

Сверкнула падающая звезда.

— Моя… — шепнула она.

Он не ответил. Думал: так дальше продолжаться не может, надо раз и навсегда положить конец этой двойственности.

— Может, ты и прав, — сказала она, по-своему истолковав его молчание. — Если люди по-настоящему любят друг друга, между ними не может быть ничего скрыто. Когда ехала сюда, хотела все тебе рассказать, а потом испугалась. Я боюсь тебя потерять, Гедмис! Но больше так не могу. Надо было раньше сказать, пока мы не успели так сблизиться. Да что поделаешь… Поцелуй меня.

Гедиминас тревожно взглянул на нее.

— Ну, поцелуй, поцелуй. Может, потом не захочешь и смотреть в мою сторону.

Он рассмеялся.

— У тебя, пожалуй, есть актерское дарование. Ну что ты? — Однако наклонился и поцеловал ее в губы.

Прохладные руки обвились вокруг его шеи, а он приник к ее губам и снова почувствовал нестерпимую жажду. Нет, она не умеет играть. Может, старается, как каждый из нас, но у нее ничего не получается.

— Прости, — растроганно шептал он. — Я ревнивый дурак, только и умею обижать тебя. Прости, Милдуже.

Тогда она зажала его лицо в ладони и посмотрела в глаза.

— Ты любишь меня, — убежденно сказала она. — Пока еще любишь. — И вдруг заплакала. — Гедмис… Гедмис… Гедмис…

— Чего ты?.. Ну не надо… — У него тоже сжалось сердце: он был так же несчастен и бессилен, как и она. Но теперь не мог не сказать того, о чем несмело думал по дороге на свидание. — Оставь его. Я заберу тебя в деревню. В прошлый раз ты говорила: хорошо бы убежать на необитаемый остров и жить как Робинзон с Пятницей. У меня есть такой остров. Перебирайся в Лауксодис.

Она вся напряглась.

— Ты не бойся, он не посмеет нам сделать ничего плохого. Я хорошо его знаю — трус и тряпка. Поселимся у моего отца. Места много, и старик у меня хороший. Хочешь? Бери велосипед — и поехали, хоть сейчас! Правда, Милдуже, ну зачем тебе возвращаться в Краштупенай?

Она отшатнулась. Так резко откинулась в сторону, что он не успел даже увидеть ее лица. Повернувшись спиной, долго вытирала платком мокрые щеки.

— Я серьезно говорю. Конечно, прибавится хлопот по хозяйству. И удобства не те, что в городе, сама понимаешь. Почему ты молчишь?

— А что я могу ответить? — Она заговорила неожиданно спокойно, даже с ноткой цинизма: — Я понимаю, они от доброты сердечной, эти благие пожелания. Ты благороден, очень благороден, Гедмис. А я вот не могу отплатить тебе тем же. Сам говорил: целовал мои губы и чувствовал за ними утаенные слова. Я не родник, прозрачный до дна, мой милый.

— Знаю, — ответил Гедиминас и помрачнел.

— Я тебе изменяла. Не с ним, конечно, — с другим. У тебя есть такие стихи, где ты оправдываешь физическую измену, если в душе женщина сохраняет верность. Я изменила тебе только физически.

Гедиминас сел. Хотел взять ее за плечи и повернуть лицом к себе.

— Не надо. Ляг и помолчи. Сам ведь хотел, чтоб между нами не было тайн.

Он упал на спину, словно от удара. Мягкий, картавый говорок струился откуда-то из-под земли. Замученный, вялый голосок. Гедиминас смотрел на медный купол неба, но видел изогнутую спину Милды. Голую, нежную спину. А на ней — белую руку Дангеля в перстнях. А может, он снял перстни и положил на стул, рядом с часами? «Верность в душе… Ха! Она принимала в себя чужое тело и в это время думала обо мне…»

— Что ж, Дангель импозантный мужчина. Но не могу представить, чтоб он говорил: «Я тебя люблю». Наверное, сказал: «Ты — вкусная женщина».

— Нет. Он сказал: «Вы умная женщина, фрау Милда, сразу поняли, что к чему. Адомас сегодня извинился за вчерашнюю выходку у Баерчюсов, но я бы еще подумал, хорошенько подумал, стоит ли предать это забвению».

— Адомаса спасала?

— Могла бы добавить: и тебя. Но это уж будет неправда. Если бы Дангель сразу потребовал такую плату, я бы ударила его. Но он был корректен и вежлив. А я — растерянная, выбита из колеи. И оскорблена, Гедмис. Слабостью Адомаса, его унижением перед Дангелем…

— Словом, типичная женская месть.

— Может быть. Называй это, как тебе угодно. Я так и думала, что ты ничего не поймешь.

— Почему? Понимаю. Есть мужчины, которые ищут утешение в чарочке. Женщины, оказывается, заменяют алкоголь кое-чем другим.

— Хорошо, больше не буду рассказывать.

— Говори. Хоть и без того ясно: ты изменяла мне с ним, пока тебе не взбрело в голову признаться. Но я не вправе обижаться: я ведь тоже участвую в твоих изменах Адомасу. И странное дело: не чувствую ни малейших угрызений совести.