Потерянный рай

Но гордость не позволяла мне вернуться. Я не мог признать поражение, ведь я только ступил на новую дорогу. Неужели я встану в строй, когда я едва из него вышел? Невозможно! Конечно, меня встретят с радостью, никто не упрекнет меня за отлучку, а может, и праздник устроят. Но я ценил лишь Ноама, который покинул деревню и провозгласил свою силу, приняв столь рискованное решение; уважать я мог лишь его. А того, который подумывал о возвращении, я презирал. Во мне шел постоянный поединок между дикарем и жителем деревни, свободным и пленником, Ноамом-без-отца и Ноамом-покорным-сыном.

Приняв эту раздвоенность и предпочтя ее трусости, я продолжал лесную жизнь.

Как-то ранним вечером, когда вишневые деревья щедро дарили свои плоды, я, сидя на кочке, ладил свое оружие. С утра пораньше я нарезал веток, наделал из них стрел, снабдил их кремневыми наконечниками, усилил тетиву. Затем набил кленовых листьев в пустой рог, в котором всегда хранил тлеющие угли.

Сгустились хмурые облака; их армия быстро надвигалась на Озеро. Молчаливые, дисциплинированные, несмотря на свою разношерстность, они теснили солнце и заполоняли небо. В их неспешности было что-то неумолимое и страшное, тьма пугала именно тем, что она медлила.

Сгрудившись, заняв боевые позиции и затаив дыхание, облака выжидали. Они наваливались друг на друга, и их плотность менялась; легкие облака сбивались в тяжелые угольно-темные тучи…

Слева сверкнула молния.

Тишина строя солдат, сосредоточившихся перед броском.

Прогремел гром.

Вторая молния раскроила горизонт.

И тут тучи прорвало. Как кровь из раны, хлынули потоки воды.

Я подхватил лук, колчан, мешок и укрылся под дубом.

Сверкнула третья молния.

Подоспел и ветер, будто послушный молниям. Он налетал бешеными порывами, пригибая травы, колотя кусты, выламывая ветви деревьев и раскачивая стволы. Он ревел. Ярость мешала ему сосредоточиться, он прыгал то в одну сторону, то в другую, поднимался, ложился, кусал себя за хвост, крутился волчком[10].

Я задрожал от страха. Как он разгневался! Чем люди провинились перед Богами и Духами? Что нарушил Озерный народ, чем вызвал такую жестокость?

Даже свернувшись клубком, я уже не мог укрыться ни от холодных струй, ни от пощечин шквала.

Раскаты грома нарастали, молнии исчеркали все небо; еще чуть-чуть – и оно рухнет на землю. Я был в самом сердце бури. Она целилась в меня.

Я закрыл глаза, надеясь стать менее заметным.

Но громыхание усиливалось, неудержимое, непримиримое и дикое; мне казалось, буря вот-вот истолчет меня в порошок. Я снова открыл глаза.

Вспышка, меня ослепило.

Молния ударила в дуб.

Дерево заскрипело и с душераздирающим воплем раскололось, жалуясь на свою участь. Оно падало на меня.

Я отскочил, едва успел увернуться и опрометью бросился прочь. Где мне укрыться? Найду ли прибежище?

В беспамятстве я бежал и бежал. Иногда оскальзывался на мокрой глинистой почве. Я был в грязи с ног до головы. Я дрожал от холода, сырости и страха. Зубы стучали. Я метался из стороны в сторону, не находя пристанища, надсаживался от неудержимого крика.

Потоки воды осаждали меня, а их трепал ветер. Меня поливало, кололо, хлестало, секло, пронизывало, отрывало от земли и погружало под воду.

Я выскочил к скалам и заметил в них темную расселину. Пещера!

Войдя в нее, я почувствовал, что спасен. Двигаясь в темноте вдоль стенки, я наткнулся на что-то теплое.

Раздалось ворчание.

Ворчание переросло в хрип, потом в раскатистый рык.

Медведь! Здесь жил медведь. Я разбудил его…

Я отступил назад.

Медведь привстал и огляделся. Он был очень удивлен, когда сообразил, что к нему кто-то вторгся. Вот-вот он на меня кинется…

Я в ужасе бросился наутек и из последних сил помчался вдоль скал.

Зацепившись ногой за корень, я обессиленно рухнул на землю. Было ясно, что пришел мой последний час.

Но, обернувшись, я увидел лишь сплошную завесу дождя. Медведя не было. Может, он тоже дрожал от страха в своей пещере?

Я поднялся и продолжил свой путь вдоль скал. Вскоре я набрел на узкую расселину, куда медведю было не протиснуться. Я осторожно в нее проник и дождался, когда глаза привыкнут к темноте; когда я убедился, что новое мое убежище необитаемо, я с облегчением вытянулся на камне.

* * *

Я оставался в этом гроте два дня и две ночи. Выбегал лишь для того, чтобы попить или облегчиться. Дождь все шел и шел, упорный, плотный и неуемный. За два дня его пролилось столько, сколько не выпадает и за месяцы. Во влажных сумерках грота монотонный и унылый шелест воды нагонял плотную беспросветную тоску.

Продолжать путь было бы безрассудно. Я понятия не имел, где нахожусь, притом почва сделалась зыбкой, пейзаж – неразличимым. Все тонуло в неопределенности. Мир превратился в сплошную жижу. Я с тревогой думал о своих вещах, луке, колчане и особенно о мешке, в котором лежали мои пожитки: кремневые ножи, веревки, шкуры и рог с углями. Мне не терпелось вернуть все это.

На третье утро дождь перестал.

Совсем изголодавшись, я высунулся наружу, убедился, что медведя поблизости нет, и покинул свое логово.

Куда меня занесло?