Потерянный рай

Вспомнив о своей роскошной подруге, Барак оживился и с энтузиазмом потер руки. Раздался отчаянный визг. Зайцы брызнули кто куда. Один из них оказался в пасти оголодавшей лисы, и она яростно мотала его из стороны в сторону, пока бедняга не испустил дух. Успокоившись, лиса с добычей в зубах удалилась в лесную чащу.

– Ну а ты кому-то нужен, – мечтательно продолжал Барак. – И у тебя есть обязанности.

– Но…

– Давай начистоту: ты любишь Нуру?

– Люблю.

– Ты хочешь, чтоб она была счастлива?

– Да.

– Тогда ты знаешь, что должен делать.

* * *

Мы ушли, едва взошло солнце. Воздух потеплел, но еще хранил росистую свежесть.

Без передышки мы подымались и спускались, пересекая холмы и ложбины. Природа снова обрела свое необузданное великолепие. Горы, еще изрезанные по верхам снеговыми морщинами, понизу раскатывали ковры сочной зелени. На темно-синих водах Озера отражалось заблудшее облачко, дрожащее и одинокое. Давно уже я не слышал такого многоголосья – свиста, писка, скрипа, щебета, чириканья и воркованья, – и этот концерт рисовал в воображении многоцветное птичье оперение.

Нура восседала на плечах Барака. Эти двое трещали как сороки, не скупясь на восклицания. Меня забавлял их силуэт, маячивший впереди: по контрасту дядя казался еще монументальней, Нура – еще миниатюрней, и мне эта парочка напоминала великана, похитившего ребенка.

Я наслаждался прогулкой по девственному лесу, понимая, что веселая и беззаботная жизнь с дядей кончается и страница моей жизни переворачивается. Я не знал, что ждет меня впереди, но понимал, что с простодушной дикой жизнью покончено.

Вечером мы подошли к деревне. Тонкие прямые деревца, набиравшие силу, походили на часовых, стерегущих Озеро, а над ним сновали крикливые ласточки с глянцевыми иссиня-черными крылышками.

– Ночку отдохнем, моя красавица, а утречком вернешься в свою деревню, – объявил Барак, ссаживая Нуру на землю.

* * *

Мой отец вершил суд под Липой справедливости.

Мы молча двигались к нему.

Когда он заметил меня, его лицо окаменело, потом он увидел Нуру, державшую меня за руку, и глаза его вспыхнули. Он закусил губу, на лбу его залегла складка, вены на шее вздулись; он следил за нашим приближением, как за неумолимым извержением раскаленной лавы из жерла вулкана.

Я остановился в нескольких шагах.

– Тебе здесь не рады, – пробурчал он.

– Здравствуй, отец.

Я не поддался на его тон и сохранял спокойствие.

Он ткнул пальцем в сторону Нуры:

– Эта женщина больше не войдет в деревню. Пусть уходит немедленно.

Мы не шелохнулись.

Он прошипел, косо глядя на Нуру:

– Я считал тебя мертвой и был этому рад.

Выдержав его взгляд, она ответила:

– Я тоже считала себя мертвой и была этому рада. Благодаря Ноаму я поняла, что жива, и это радует меня еще больше.

– Замолчи.

– Мне жаль тебя, Панноам. Ты хотел быть всем и поэтому стал никем.

Побагровев, он взревел:

– Молчи, змея!

Она решительно подошла к нему вплотную и проговорила, глядя ему прямо в глаза:

– Замолчу, когда ты расторгнешь наш брак.

– Исчезни!

– Объяви о расторжении нашего брака прилюдно, объяви! Верни мне мою жизнь и забирай свою!

Прослышав о нашем появлении, на поляну стекались сельчане. Пришла и моя мать.

Панноам прошипел сквозь зубы:

– Я не сделаю ничего, что доставит тебе удовольствие, гадюка.

Нура расхохоталась ему в лицо и окликнула меня:

– Достойное заявление супруга, не правда ли, Ноам?

Вне себя от злости, Панноам схватил ее за шею. Она вздрогнула, замерла, но вместо того, чтобы отбиваться и защищаться, презрительно взглянула ему в глаза:

– Давай! Убей меня! Кабана или мужчину ты одолеть уже не в силах. А женщину, может, и сумеешь…

Отец в бешенстве еще крепче стиснул ей горло. Нура побледнела.

– Отпусти ее! – крикнул я.

Одурев от ярости и не владея собой, Панноам отпихнул меня, продолжая душить Нуру. Я бросился на него, ударил по лицу, по рукам, в грудь, опрокинул его наземь.

Лицо Нуры полыхало, она пыталась отдышаться.

А Панноам силился встать, но ему никак не удавалось. Он был похож на муфлона, обросшего густой шерстью: они, когда валятся на спину и беспомощно барахтаются не в силах подняться, в конце концов умирают от удушья.

Я протянул ему руку. Он взял было ее, но оттолкнул и плюнул мне в лицо:

– Никогда!

Моя мать подбежала к нему, шепнула мне, чтоб я не обращал внимания, и помогла ему встать. Нура тем временем, прерывисто дыша, растирала себе шею. Вновь на ногах, Панноам отряхнулся и повертелся, стараясь оправиться и вернуть себе самоуважение. Он страдал и телом, и душой. Мне было его жаль. Больно было видеть отца, утратившего свою героическую стать.

Я подошел к нему и заговорил тихо, чтобы слышал меня он один:

– Я вернулся принять власть из твоих рук, отец. Ты измучен. Передай свою ношу мне. Отдохни наконец. Управление нашей общиной требует больше того, что ты можешь сегодня дать. У тебя в руках вся власть, отец, но ты имеешь и право передать ее. Время пришло. Я твой сын, и ты меня для этого воспитывал. В детстве я думал, что никогда не смогу стать таким же могучим вождем, как ты, я не уверен в этом и сегодня, но прочь сомнения. Поверь себе. Поверь в меня. Я постараюсь.