Потерянный рай

Эту речь я сочинял и твердил всю дорогу, хоть и не надеялся, что она возымеет действие, потому что недооценивал слабость отца; но, пока я говорил, мне показалось, что я его тронул. Он был пресыщен, крайне изнурен, видел предел своих возможностей, и потому мои слова проторили дорожку в его душу.

Он сомневался. Колебался. В глубине его естества усталость боролась с гордыней.

Он покосился краем глаза на Нуру:

– А она?

– Ты расторгнешь с ней брак, и она станет моей женой.

Он согласился, сопоставив меру своих потерь с мерой своего облегчения. В его глазах засветилась грусть, и он сказал с печальной улыбкой:

– Так ты забираешь у меня все, мой сын?

Он смирился. Он еще ничего не ответил, но уже был согласен со мной. И мы оба это знали.

И тут прозвенел гневный голос:

– Он ничего не берет у тебя, Панноам. Это ты все забрал у него! – Нура наконец отдышалась и напустилась на Панноама.

Разве не бывает довольно искры, чтобы вспыхнул огонь? Вмешательство Нуры воспламенило отца. Он взорвался, метнул на нее пылающий взгляд и кинулся ко мне:

– Будем биться.

Я устало прошептал:

– Отец, не заводись.

Он крикнул во весь голос, давая мне понять, что довольно нам шептаться:

– Будем биться!

Он выпятил грудь и выхватил меч, который всегда носил при себе, верша правосудие. Отец красовался. Он ходил гоголем. В неискоренимом восторге от себя он разыгрывал перед сельчанами спектакль.

– Найди оружие и давай биться.

– Я не стану биться с тобой.

Он громогласно воскликнул:

– Друзья мои, если я уйду, над вами поставят такого вождя: он дрейфит, не хочет драться!

Я продолжал говорить вполголоса, хотя спокойствие уже изменяло мне:

– Я уничтожил Робюра – быстро же ты об этом забыл.

– Ты тоже забывчивый: разучился драться?

И тут над деревней прогремел голос:

– Панноам, ты будешь биться со мной!

Все обернулись: по тропинке спускался исполин Барак – великолепный, широкоплечий и мускулистый, он решительно двигался к нам, а откинутые назад волосы развевались как лошадиная грива. Его появление повергло сельчан в ужас, и они принялись бормотать молитвы и теребить амулеты.

Мама оторопело шагнула вперед, у нее перехватило дыхание. Она не могла поверить своим глазам. Как? Неужели ее жених жив? Она думала, что лишилась рассудка. Мама сжала виски, прикусила кулак, но, видя, что Барак в расцвете своей мужественной красоты все приближается, она в панике повернулась ко мне.

Я с улыбкой подтвердил:

– Да, это Барак.

Ее губы безмолвно прошептали: «Барак», – и она прижала руки к груди. Я испугался, что ее сердце не вынесет потрясения, и кинулся ее поддержать.

Барак старался избегать ее взгляда – несомненно, щадя и Мамины чувства, и свои – и гордой поступью с царственной непринужденностью продолжал свой путь к Панноаму.

А тот все оценил: и возвращение брата, и Мамино потрясение, и их неизменную любовь. Взгляд его окаменел, он стиснул зубы и изо всех сил старался не пошатнуться.

Барак остановился перед ним:

– Ты будешь биться со мной.

Мой отец вздрогнул и инстинктивно вцепился в свое ожерелье. Барак усмехнулся, и Панноам понял, насколько он жалок в глазах брата.

Барак обратился к собравшимся:

– Сын не хочет ранить своего отца? Это лишь делает ему честь! Но брат с братом могут сразиться без угрызений совести.

Он вынул свой топор.

– Я готов.

И добавил с лукавой улыбкой:

– Наконец-то!

Нелепость ситуации парализовала отца. Я слишком хорошо знал его и понимал, что он по доброй воле от власти не откажется, да и лицо потерять боится. И потому непременно кинется в бой.

Я рванулся к дяде:

– Барак, не провоцируй отца! Бой неравный! Ты его убьешь!

Он ухмыльнулся, стал разглядывать ногу из оленьей кости, которая служила подпоркой Панноаму, потом прогремел:

– Что говорит мне мой племянник? У Панноама одна нога, а у меня – две?

Он расхохотался и подступил к Тибору; тот пришел недавно и стоял, обнимая Нуру.

– Наверно, ты и есть тот целитель, который отрезал ему ногу и смастерил новую?

– Верно.

Барак мотнул головой, потом вернулся на середину площади и встал перед Панноамом, призывая собравшихся в свидетели.

– То, что Тибор сделал однажды, он сможет повторить.

Барак вознес над головой свой топор и, взревев, вонзил его в свою правую ногу.

Толпа ахнула, Мама упала в обморок.

Рухнув на землю, Барак уже терял сознание, но из последних сил пытался остановить кровь; он был бледен как полотно. Руки плохо его слушались, он крикнул Панноаму:

– Вот мы и сравнялись, брат мой. Когда целитель соорудит мне новую ногу, мы сразимся.

* * *

Мои воспоминания о последующих событиях несколько сумбурны. Несомненно, причиной тому было смятение, царившее среди нас.

После ампутации я устроил дядю в своем доме. Едва мы его туда перенесли, на пороге появилась Мама с объемистым узлом:

– Поживу у тебя, Ноам.

– Конечно, я не против. А Панноам…

– Плевала я на Панноама! Я буду жить здесь и ухаживать за Бараком. Когда твой отец попытался меня удержать, я послала его к Озерной нечисти!