Потерянный рай

Он завел игру – игру в правдивые и лживые воспоминания. Они с Мамой по очереди рассказывали о жизни, которую они прожили бы, если бы их не разлучили. Чтобы продолжить рассказ, нужно было, чтобы рассказчик получил подтверждение: «Правда», в противном же случае слушатель перехватывал повествование и уводил его в другую сторону. Как этот критерий мог работать? Ведь они сочиняли воображаемую жизнь. Правдоподобное становилось правдой, а неправдоподобное – ложью. Так, когда Мама вообразила, что Барак не раз пропадал на охоте по полмесяца, тот возмутился: «Ложь! Я не мог оставить тебя даже на одну ночь». Потом, когда Барак поведал об их десятерых детях, Мама резко его одернула, объявив, что родила от Барака пятнадцать младенцев и что благодаря здоровью родителей и энтузиазму, с которым дети были зачаты, они все как один выжили! Зато оба блаженно слушали, если другой говорил о летних вечерах, прогулках на пироге, веселых праздниках и сладостных утрах, когда они не спешили выскользнуть из постели, дорожа любовным теплом.

И я тоже с умилением слушал этих взрослых людей, которые игрой возвращали упущенное время и отдавались страсти, отнятой у них Панноамом. Всякий раз под конец Барак восклицал:

– Это вполне стоило ноги!

Однажды я указал на культю, которую Мама, предварительно промыв, тщательно перевязывала.

– Объясни мне, Барак, зачем ты это сделал?

– Что?

– Зачем себя искалечил?

– Тебе дать доброе объяснение или злое?

– То есть?

– Вот объяснение доброе: я расчищаю для тебя место; я освобождаю не только деревню от слабого вождя, который цепляется за власть, но и моего дорогого племянника – от его неразумного и коварного отца. Вот объяснение злое: я мщу! Я с радостью уничтожу хищника, который отнял у меня Елену и вынудил меня жить в лесу, подобно Охотникам.

Он засмеялся:

– Не пытайся выбрать одно объяснение из двух – они дополняют друг друга.

Мама пребывала в постоянном возбуждении – возвращение Барака сделало ее столь же счастливой, сколь и несчастной: она наслаждалась своей любовью и в то же время сознавала, сколько возможного счастья упущено. Бывало, мы шли с ней на ярмарку, и она заливалась противоречивыми слезами – слезами и радости и горя одновременно.

– Ты никогда не была такой красивой, Мама! – воскликнул я однажды.

– Замолчи, – возразила она. – Панноам искалечил меня.

– Вовсе нет, я тебя уверяю, что…

– Моя душа отвратительна. Из-за него! Всю свою жизнь я старалась любить Панноама, и, думаю, это мне удалось. Я восхищалась им, считала его сильным, умным, справедливым, мудрым и могущественным. Я в это поверила и нарожала ему детей. Но твой отец умудрился разрушить эту любовь, которую я так тщательно выстраивала. Теперь я узнала, что он бессовестно избавился от своей первой невесты, что он украл меня у своего брата и заставил его исчезнуть. Потом он женился на Нуре, задвинув меня в дальний угол, как пережиток прошлого, и тем же поступком предал моего сына. Со дня на день он будет драться с моим любимым. Что может быть хуже? Он вынудил меня стать нечестивей его, заставил ненавидеть его, питать гнусные чувства: ненависть, презрение и мстительность. В этот миг я от всей души желаю ему поражения. Представь себе, Ноам! Я желаю гибели Панноаму! Неужели я это заслужила? За что на меня накинулись все эти кошмары? Твой отец меня изуродовал и продолжает уродовать.

С погодой творилось что-то странное. Наперекор непривычно суровой зиме весна оказалась исключительно жаркой. Едва раскрылись бутоны, а из почек показалась молодая листва, как на них набросилось солнце, иссушая их и испепеляя. Не пролилось ни одного дождя, а ручьи и реки несли мощные потоки воды, и вода в Озере подымалась. Конечно, она подымалась каждый год, но обычно это случалось летом. Что творится? Как высоко могут подняться воды?

Большинство жителей были рады этой жаре, ведь, живя на берегу Озера, мы не испытывали недостатка в воде. Но меня она беспокоила… Я не мог забыть ни нашей давнишней вылазки с отцом, в ходе которой он мне дал понять, что уровень Озера неуклонно повышается, ни рассказанного Тибором сна об этом гибельном нашествии вод.

Время поединка близилось.

Мой отец, оставленный семьей и друзьями, включая своего молочного брата, горшечника Дандара, которому он опротивел, ежедневно упражнялся в боевом искусстве с деревенскими воинами-охранниками. Хотя я больше его не навещал, он маячил иногда на поляне – озлобленный и взвинченный, он задыхался, истекал по́том и силился выковать в своем изувеченном теле нового бойца.

А Барак потихоньку осваивался с протезом, изготовленным для него Тибором, и не занимался никакими тренировками.

Когда я однажды утром упрекнул его в этом, он возмутился:

– Неужели ты хочешь, чтобы я готовился к убийству собственного брата!

– Он к этому относится не так щепетильно.

– Каждому своя защита. Ему – ярость, мне – сила.

И озабоченно добавил:

– И потом, я все еще надеюсь…