Потерянный рай

Не раз я становился свидетелем его сомнений. В Бараке уживались двое: рослый мужчина и маленький заморыш. С сельчанами, с Мамой и с Нурой он ощущал себя великаном, но в присутствии Панноама съеживался, и в нем оживал младший брат.

Только бы отец не проведал об этой слабости, думал я с тревогой. Знай он о ней, он непременно этим воспользуется.

* * *

Солнце лупило вовсю.

Пот стекал по лбу, разъедал глаза, струился по спине и ляжкам. Да и вдыхать раскаленный воздух, обжигавший легкие, было мучительно; это было тяжкое время, оно предваряло события, которым вскоре суждено было свершиться.

Соперники вышли на поляну и оглядели друг друга. Что им было труднее – двигаться или стоять на месте? Было заметно, что при ходьбе их равновесие поддерживается непрерывным движением, но то и дело грозит обернуться падением, а неподвижность требует предельного напряжения сил. Оба участника внушали жалость.

Все жители деревни собрались, чтобы увидеть поединок, который должен решить их судьбу. Мама и Нура стояли за мной, дрожа от волнения.

Конечно, я отдал бы что угодно, лишь бы помешать этому поединку. Друг против друга вышли два любимых мною человека – вернее, два человека, которых я любил, каждого в свое время, и оба многому научили меня, и каждый по-своему горячо желал мне счастья. И вот должна была пролиться их кровь.

Мой отец, выставив вперед меч, бросился первым. Барак отражал удары, не атакуя. Он убедил меня, что бой долго не продлится; он испытывал к этому побоищу отвращение и не желал придавать ему зрелищности, понапрасну изматывая отца; однако предупредил меня, что позволит Панноаму сделать несколько выпадов, чтобы не слишком его унижать, – обычно Барак сокрушал противника одним ударом топора.

Я видел, что он выполняет свое обещание, давая старшему брату возможность провести серию атак.

Взвинченный до предела, разъяренный Панноам на выпаде оступился и покатился по земле. Такой промах должен был стать роковым. Замерев и как бы не замечая случившегося, Барак дал ему время и возможность подняться на ноги.

Взбешенный Панноам атаковал брата снова и снова. Барак упреждал наскоки, умудряясь парировать напрямую, чтобы противник мог устоять на ногах.

Когда Панноам второй раз промахнулся и упал, Барак спросил:

– Ну что, довольно, Панноам?

– В чем дело? Я не проиграл.

– Потому что я позволяю тебе подняться. Второй раз.

– Слабак! – закричал отец. – Ты не умеешь драться и выдаешь свою беспомощность за великодушие.

Барак не ответил на оскорбление. Но Панноам закусил удила; с немалым трудом поднявшись и не владея собой, он выкрикнул:

– И где твоя хваленая сила, Барак! С начала боя я наступаю, ты защищаешься.

Барак молчал, но его потемневший взгляд и нахмуренный лоб ясно говорили, что поведение брата его раздражает. Он готовился положить конец его бахвальству.

Взбодрив себя иллюзией своего превосходства, Панноам отчаянно бросился в новую атаку. Его меч задел мускулистую руку; рана была неглубокая, но выступила кровь.

Панноам прямо-таки одурел от восторга и злорадства:

– Ну как, все еще доволен собой, Барак?

Великан печально вздохнул и решил с ним покончить.

Когда Барак занес топор, в его лице читалась скорее жалость, чем жестокость. Топор опустился на Панноама, и этот жест означал: «Хватит меня разочаровывать». Лезвие разрубило грудную кость, и удрученный взор младшего брата повелел старшему: «Перестань быть смехотворным Панноамом и умри Панноамом великим».

Мама взвыла от ужаса. Нура отвернулась.

Мой поверженный отец лежал на земле. Под ним медленно натекала бурая лужа, подергиваясь пыльным налетом.

Толпа бурно приветствовала Барака.

А тот смотрел на них исподлобья. Он считал, что эта сцена – не повод для ликования. Но он сдержал свое недовольство и жестом потребовал тишины.

– Власть, которую я только что завоевал, я передаю моему племяннику Ноаму. Он распорядится ею с толком.

И указал на меня.

Толпа восторженно зашумела. К Озеру понеслись радостные возгласы, аплодисменты и топот.

Мы с Бараком оба были в замешательстве. Как? Для чего все это? Для них? Этих пустобрехов? Наши страдания, наши раны и смерть Панноама ради дураков, которые то и дело вопят то от страха, то от веселья, – вопят, и ничего больше?

Я приблизился к отцу, встал на колени и склонился над ним. Он еще дышал. Я повернул его истерзанное лицо к себе. Когда он меня узнал, в его глазах вспыхнула радость.

– Ноам…

– Отец…

– Я ее не тронул, сохранил для тебя…

По его гримасе, которую он силился обратить в улыбку, я понял, что он поверяет мне секрет, которым гордится.

– Отец, о чем ты?

На его лицо спустилась тень. Глаза стали меркнуть, и губы еле слышно прошептали:

– Нура… невинна…

И жизнь покинула его.

* * *

Я пристально смотрел на Озеро. Нура была рядом.

Ничего особенного, какая-то лодочка, какие-то утки. Дневная жара убила звуки. Все застыло.