Потерянный ребенок

Суббота, 26 июля 1952 года

Дорогой дневник,

Два дня назад, во время посещения Джейкоба в лечебнице Гринуэйс, я обнаружила, что Сесилия не утонула, в чем я была все это время так убеждена, – она жива. Ее держат в особо охраняемом крыле в лечебнице Гринуэйс, потому что она хочет покончить с собой, считая, что утопила свою девочку.

Я не смогу спокойно жить с мыслью о том, что на мне, возможно, есть доля ответственности за тот ад, который был уготован Сесилии. Думая, что она хотела бы именно этого, я нашла и вырастила ее ребенка – так, как сделала бы это она, с ее жизнелюбием и ее убеждениями, которые заставили меня иначе взглянуть на мир.

И вот вчера, вооруженная знанием, открытым мне только недавно, я пошла в полицию, чтобы рассказать, что дочь Сесилии жива. Что я нашла и вырастила ее, веря в то, что Сесилия погибла.

Я оставила свою малышку, которую люблю больше, чем когда-либо могла себе представить, и ушла, чтобы во всем признаться. Я знала, что, по всей вероятности, Ребекку заберут у меня и вернут Сесилии и что никогда больше я не увижу свою малышку.

В течение невыносимо долгой поездки на автобусе до чичестерского полицейского участка я еще раз все обдумала. Я пыталась понять, не убедила ли по личным причинам саму себя в смерти Сесилии из-за того, как сильно я хотела иметь ребенка.

Однако с тех пор, как мне открылась правда, я не знала покоя. Я знаю, что, был бы у меня хоть малейший повод для сомнений, я бы немедленно сделала то же, что сделала вчера.

К какому же еще выводу я должна была прийти? В ту ночь, когда я нашла чуть не замерзшую насмерть Ребекку, у самой воды лежали туфли Сесилии, а море штормило, и ночь была очень холодной. Более того, в следующие месяцы по деревне прошел слух о том, что Чарльз Норткот снова женился, и я прочитала в газете, что на берегу нашли тело утонувшей женщины. Неужели я так виновата, что пришла к этому выводу?

Я корю себя за то, что не попыталась выяснить наверняка, что с ней случилось, но раскрыть правду было бы почти невозможно. Чарльз скрывал существование дочери с тех самых пор, как Сесилия сбежала с ней, едва девочке исполнилось пять дней от роду. Я же позволила ему держать всю эту историю в тайне еще пять лет, боясь, что Ребекку заберут и отправят на удочерение за границу. Так и вышло, что Ребекка выросла в секрете – но какой ценой для Сесилии?

Ребекка – ребенок Джейкоба, поэтому я ответственна за нее. Я люблю ее, как любила бы свою родную дочь и как любила свою госпожу. Все указывало на то, что Сесилии больше нет. Но все равно я никогда себя не прощу.

Когда я оказалась рядом с участком, ноги мои отяжелели, но я заставила себя войти внутрь и попросила дежурного позвать детектива, чтобы поговорить с ним о Сесилии Бартон. Комната плыла у меня перед глазами, пока я сидела и ждала, когда ко мне подойдут, а руки мои тряслись так сильно, что мне пришлось спрятать их в карманы пальто.

Наконец в комнате ожидания появился мужчина с вытянутым лицом и густыми черными усами.

– Миссис Уотерхаус? Я детектив-инспектор Гиббс. Прошу, идите за мной.

Я сразу же узнала его: именно он допрашивал меня в поместье Норткот в тот день, когда Сесилия пропала. В тот день он чувствовал, что я что-то скрываю, и выглядел довольно злым. Я опустила голову и попыталась отгородиться от яркого света, щелканья печатных машинок и звонков телефонов, переполнявших комнату. Мне пришлось смотреть, не отрывая глаз, за тем, как он постукивает по полу ногами в дорогих лакированных полуботинках, – только это и помогало мне удержаться от того, чтобы не развернуться и не убежать прочь. Я знала, что мне стоило сказать ему одно только предложение, и он бы сразу отправил кого-то в «Сивью», чтобы забрать у меня мою драгоценную Ребекку.

Мы вошли в небольшую комнату без окон, и он предложил мне присесть. Я подчинилась, положив сумку на колени в попытке скрыть свои дрожащие ноги.

– Стало быть, вы располагаете информацией по делу о Сесилии Бартон, я правильно вас понимаю? – медленно заговорил он, и я начала беспокоиться. Закурив дешевую сигарету и бросив помятую пачку на стол, он отодвинул свой стул с таким скрежетом, что я подпрыгнула на месте от испуга. Не знаю, почему, но я вдруг подумала, что ему нельзя доверять. Я не могла рассказывать этому мужчине о своей глубокой боли; но я не могла рассказывать об этом никому. Мне хотелось только развернуться и уйти. Я знала, что каждый вдох, сделанный мною в той комнате, может стать последним для меня как матери.

Я представила, что Сесилия сидит рядом со мной и держит меня за руку, и рассказала ему свою историю. О том, как догадывалась, что Сесилия поехала в бухту Уиттеринг, так как именно там она отдыхала в детстве. О том, как обнаружила ее туфли на берегу моря, о том, как нашла ее крошку. О том, как Ребекка была при смерти, а владелец местной фермы спас ей жизнь и предоставил нам кров, где я и пробыла последние пять лет, воспитывая Ребекку, как собственную дочь.

Он взял у меня показания, на написание которых ушло почти два часа, и когда все наконец закончилось и правда была раскрыта, я ожидала, что испытаю некое ощущение свободы, облегчения, – но никогда прежде я не чувствовала себя настолько плохо. Глубокая печаль переполнила мое сердце при одном только упоминании о моей малышке, о дне, когда она родилась, о ночи, когда я нашла ее в пещере, о годах, которые мы провели вместе в бухте, и том безграничном счастье, которое она привнесла в мою жизнь. Ее кожа, ее личико, ее прикосновения – она для меня все, и без нее я ничто.

Детектив-инспектор Гиббс докурил сигарету и смерил меня долгим взглядом, прежде чем встать и сказать, чтобы я следовала за ним. Мы пошли по длинному коридору и несколько раз спустились по лестнице, пока наконец не оказались у длинного ряда камер предварительного заключения. Он открыл ключом одну из них и заявил, что я обвиняюсь в похищении ребенка и проведу здесь столько, сколько потребуется, пока мое дело не сможет рассмотреть суд.

Я вошла в камеру, и дверь за моей спиной захлопнулась. На одноярусной металлической кровати лежал тонкий матрас, а в углу стояло ведро. Нестерпимо пахло рвотой и мочой. Я села на край кровати, обняв колени, и стала смотреть на увесистую железную дверь с отсеком для еды. Мне думалось о Ребекке – о том, как она играет на ферме «Сивью», о том, как во дворе вот-вот остановится полицейская машина. Двое мужчин ворвутся в дом и выхватят Ребекку у Харви из рук. Я и представить не могла, куда ее заберут, как ей будет страшно. У меня не было выбора, повторяла я про себя. У меня не было выбора.

Мне думалось о Сесилии. О ее жизни, которую ей придется провести за решеткой. Из лечебницы, в которой она оказалась, нет выхода – как и из тюрьмы ее мыслей. Мне думалось о Теде и о том, как он был добр к нам, о его милой улыбке, смехе, о том, как он пьет виски у камина и рассказывает детям сказки… О Харви и о том, что он никогда не сможет понять, куда исчезла его маленькая подруга. Я представила себе Джейкоба в отделении эрготерапии Гринуэйса, представила, как он рисует Сесилию во всей ее первозданной красоте. Представила портрет, из-за которого оказалась здесь. С заходом солнца я больше не могла сдерживать слез. Спустя некоторое время уснула.

Когда скрипнула замочная скважина, я вздрогнула и проснулась, не понимая, который час, хотя мне показалось, что была еще ночь. Мне не предложили ни еды, ни воды. От сна на тонком матрасе все тело ломило. Садясь на кровати и пытаясь проснуться, я осознавала только две вещи: я отправлюсь в тюрьму, а Ребекку заберут у меня.

Дверь открылась, и на пороге показался человек, которого я не видела уже почти пять лет. Это был Чарльз Бартон.

Он попросил разрешения войти и присел на край кровати, потребовав, чтобы мне немедленно дали чашку чая и одеяло. Пока инспектор Гиббс не принес все, о чем его просили, и не вышел, Чарльз Бартон только молча смотрел на меня и улыбался. Я же была так напугана, что не могла сдвинуться с места, и тогда Чарльз Бартон укрыл меня одеялом и поставил чашку на пол рядом со мной. А затем он заговорил – медленно, словно читал проповедь в церкви, и раздраженно, как будто он уже представлял мое дело в суде. Его костюм был недавно выглажен, ботинки – начищены до блеска. Я понятия не имела, который час, и не знала даже, происходит это наяву или мне снится ночной кошмар.

– Кажется, у нас возникла небольшая проблема, Гарриет. Я был шокирован, когда детектив-инспектор Гиббс позвонил мне и сообщил, что дочь Сесилии, которую все это время считали погибшей, на самом деле жива. Мне известно, что этот ребенок не от меня. Кроме того, я прекрасно понимаю, что Сесилия, очаровав вашего мужа, встала у нашей семьи на пути. Весьма похвально, что вы взяли на себя обязательства по воспитанию девочки, пока оба ее родителя были, скажем так, нездоровы.

Я боялась отвести взгляд, но чувствовала, что за приоткрытой дверью камеры стоял детектив-инспектор Гиббс. В остальных камерах было тихо; тишина царила на всем этаже.

– Что ж, я успел обсудить данный вопрос с адвокатом и все обдумать. Если вы примете решение молчать о произошедшем и согласитесь на закрытое удочерение, в силу которого Ребекка и Сесилия никогда не смогут найти документальных свидетельств своего родства, то я соглашусь снять с вас обвинения в похищении ребенка. Вы сможете покинуть эту камеру, но никогда ни с кем не заговорите об этом деле.

Я не могла поверить его словам.

– А как же Сесилия? Что будет с ней?

Бартон смерил меня долгим пристальным взглядом.

– Сесилия по-прежнему очень нездорова. Даже если бы вы решили отказаться от моего предложения, ребенок не был бы отдан под ее опеку. Сесилия должна оставаться там же, где и сейчас, по крайней мере, в ближайшее время. Согласитесь, если бы им позволили воссоединиться, а затем Сесилии снова стало бы хуже, девочка осталась бы только в еще большем замешательстве.

– Но причина несчастья Сесилии в том, что она разлучена с малышкой.

– Право, неужели вы думаете, что в нашей компетенции решать, по какой причине Сесилия обезумела. Так или иначе, едва ли от подобной болезни можно излечиться за одну ночь. Послушайте, Гарриет, я разумный человек и именно поэтому я решил озвучить вам это предложение – вопреки советам моих сестер, должен заметить. Полагаю, вы не рассказали Джейкобу о том, что она не ваша дочь?

– Нет, мистер Бартон, – прошептала я.

– Славно, славно. Полагаю, будет лучше так все и оставить. В конце концов, он отец ребенка. И, насколько мне известно, скоро его должны выписать… Мне кажется, что так будет лучше для всех нас.

– Не понимаю, чем от этого будет лучше Сесилии. Она любила вас, Чарльз. Мы не можем ее там бросить. Я себе этого не прощу.

– Однако у нее был роман с вашим мужем. Мне кажется, что вы слишком снисходительны по отношению к ней. Ее диагноз был подтвержден двумя психиатрами. Не сомневаюсь, что вы были ей хорошей подругой, но, отпусти мы ее сейчас на волю, она скорее всего покончила бы с собой. Пока ее жизнь в руках врачей, которые знают свое дело, есть, по крайней мере, шанс того, что ей станет лучше. Ну что же, вы согласны с моими условиями?

Что мне было делать? Даже если бы я отдала Ребекку им, Сесилия все равно не смогла бы с ней даже повидаться, и девочку бы отправили к чужим людям, в чужую страну, где ей пришлось бы жить вдали от всех, кого она любит, и всего, что ей дорого. Я знала, что не смогу поступить так с Ребеккой только ради того, чтобы успокоить свою совесть…

Я сидела в нерешительности, думая о том, как влиятельный мужчина может держать женщину взаперти в сумасшедшем доме ради собственной выгоды, – и о том, как человек, попавший в подобное место, вынужден оставаться там до конца своих скудных дней.

– Или, возможно, для вас все это стало слишком тяжкой ношей. Вы бы предпочли, чтобы мы забрали ребенка?

И я решила сделать все для Ребекки. Теперь мне остается лишь надеяться, что Сесилия однажды сможет найти нас в «Сивью». Отныне мне запрещено рассказывать кому-либо о существовании Сесилии; матерью Ребекки стала я.

Я посмотрела ему в глаза и сказала:

– Я люблю эту девочку всем сердцем.

– Стало быть, ей очень повезло. Я не чудовище, Гарриет, вот почему я не хочу выдвигать вам обвинения в похищении ребенка, однако моя семья не позволит, чтобы разразился скандал подобного масштаба.

Детектив-инспектор Гиббс вошел в камеру и протянул ему лист бумаги и авторучку.

– Вот документ, который, снабженный вашей подписью, будет означать, что мы отказываемся от права на опеку ребенка в вашу пользу. Поскольку Джейкоб является отцом Ребекки, в случае если он будет жить с вами, опека может быть передана ему.

Он протянул мне ручку, и, взглянув на детектива-инспектора Гиббса, я поставила свою подпись, согласившись на сделку с дьяволом.

Бартон поднялся, застегнул пиджак и объявил:

– Этот опечатанный договор будет препятствовать тому, чтобы ваша приемная дочь и ее биологическая мать смогли подтвердить свое родство или даже догадаться о таковом, поэтому вам нечего опасаться. Никто никогда не узнает об этом. С этого момента Ребекка официально ваша дочь.

– Сесилия все равно узнает, – успела сказать я, прежде чем Чарльз Бартон резко развернулся и вышел.