Потерянный снег

– После всего случившегося бабушка с дедушкой очень постарели. Пожалуйста, приезжай поскорее. Мы все тебя очень ждём. Ой, – запикало, – пошла последняя минута. Буду закругляться.

– Угу.

– Дим, я тебя очень люблю.

Пауза.

– Я тебя тоже… – мои слова тонут в тишине – связь уже прервана. 10 минут истекли.

***

Солнце слепило. Мы с Федей ходили взад-вперед, укрывшись под навесом. Он мне рассказывал свою историю. О своей солнечной Молдавии. Об их арбузах, вине. О том, как он не тратил на выпивку те немногие деньги, что у него оставались от получки, а покупал детям конфеты. Рассказывал, как поехал в поисках лучшего заработка в Москву, как оказался здесь, в Италии, и, честно проработав всю жизнь, впервые попробовал воровать.

Федя был плотного телосложения, ему было уже за сорок. И вот жена где-то там, дети где-то тут, а он сидит на корточках, прислонившись к бетонной стене, и делится со мной своим сокровенным. Мне это приятно. В тюрьме я выслушал так много историй, много жизней. Люди раскрывались мне, чувствуя, что я умею слушать. И Федю я слушал с удовольствием.

– Сходи из крана водички попей, а то ты какой-то бледный.

– Ага, я сейчас. – Я киваю, а сам, не в силах резко встать, остаюсь на месте, наблюдая за двумя тараканами, ползающими у нас под ногами между яблочными шкурками. – Я сейчас…

14

Был уже август.

Наручники сняли только при входе в зал заседания. Меня устроили на стуле у стены рядом с моей переводчицей, пожилой молдаванкой. Напротив нас был длинный стол. На одном конце – мой адвокат, на другом – три женщины-судьи.

Одна из них сначала представила моё дело. После чего адвокат приступил к своему монологу. И я впервые имел возможность увидеть его в деле. Переводчица периодически наклонялась ко мне, нашептывая слова, не вдаваясь в детали, обобщая. Я не выдержал и сказал ей, что я и так всё понимаю.

– Сейчас твой адвокат тебя защищает. Он очень умело говорит. Он у тебя хороший.

– Знаю.

Я действительно знал.

Когда я вернулся из суда, то застал Элтона, ставившего крестик на недавно початом листке календаря. Он уже успел на следующую неделю назначить амнистию, над чем его земляк Саймир постоянно подтрунивал. Элтон наивно надеялся, что правительство именно так и решит проблему с переполненными тюрьмами.

Что касается климата в камере, всё было отлично. Элтон в итоге перешёл ко мне, а затем к нам определили ещё одного приличного по всем фронтам албанца Саймира. Мы все отлично ладили, и все были при деньгах, так что полки и шкафы были набиты битком. Саймир был солидным зрелым мужчиной 38 лет, женат, отец маленького сына. По нему вообще не скажешь, что он преступник. С моим другом же дело обстояло иначе. Он был физически вполне похож на чёрта, хотя скорее на сатира из греческих мифов: молодой, но уже с плешью, густо покрытый вьющимися тёмно-рыжими волосами, бреясь, он оставлял себе маленькую козлиную бородку. Как и персонаж греческих мифов и легенд, он был крайне неравнодушен к женскому полу – со временем вся стенка над его койкой покрылась постерами из эротических журналов. И при таком внешнем виде я в нём чувствовал много светлого. Элтон знал немного английский, и мы друг другу помогали ещё и в совершенствовании языков. Я ему – с английским, он мне – с итальянским. «Грёбаный русский» он называл меня в шутку. «Эй, грёбаный русский, хватит валяться в постели и смотреть эротические сны. Слезай, пошли, пройдёмся» или «я тут тебя послушал, но всё равно не пойму: так ты эстонец или всё-таки грёбаный русский?» – и он заливался хохотом. Иногда меня эта манера общаться раздражала, но на самом деле он мне очень помог в этот трудный период моей жизни.

– Oh, Dima, vieni qua!31 Смотри, из камеры напротив увели румына с респиратором на лице. Говорят, у него туберкулёз. Вот дерьмо! Это хороший парень, я с ним часто общался.

Я театрально сглотнул: только туберкулёза мне не хватало. Элтон нервно почесал щетину на горле.

– Лунд! Почта! – Перед дверью оказался охранник. Он вскрыл конверт, который был очень увесистым, проверил содержимое, взглянув краем глаза на фотографии, и вручил его мне.

– А ты помнишь, как той ночью к нам в секцию спидозного привели? – Элтон вернулся к своей кровати, чтобы оставить меня наедине с моим посланием из дома.

– Ну, помню: скелет, обтянутый кожей. Флорин ещё взбунтовался и уговорил бригадира не размещать больного с ним в одной камере. Ну чего он испугался? Там же только от контакта с кровью риск появляется.

– Скажи, а ты сам бы хотел с таким в одной камере оказаться?

– Нет.

– Ну, вот видишь. А этот Марио…

– Что с ним?

Марио был единственным открытым геем в нашей секции. Ему был четвёртый десяток, но выглядел он как мальчик лет 20-ти. Жена у него была, как мне рассказывали те, кто ходил параллельно с ним на свиданки, безумно красивой. У них уже была дочурка.