Потерявшая имя

В столовой, где тянулось трехдневное пиршество, пахло грязным бельем и давно немытыми телами. Гости, костромские гуляки и девицы веселого нрава, спали, развалившись прямо на полу в самых безмятежных позах, набираясь сил перед новой попойкой. Глашки среди них не было. Не нашел он ее и в других комнатах. Тогда, вернувшись в столовую, перешагивая через спящих гостей, Савельев добрался до Васьки Погорельского, который возлежал в обнимку с пышногрудой девицей, довольно потрепанной и уже немолодой.

— Эй, братец, проснись! — потряс он его за плечо.

— Чего тебе? — спросонья спросил тот. — Голова как трещит… Вели принести рассолу, что ли…

— Глашку не видел?

— Да ночью удрала в Кострому…

— На чем?

— В твоей карете, — усмехнулся Васька. — Прямо как барыня!

— Вот ведь паскудница! — в сердцах воскликнул Дмитрий, ударив себя кулаком по ляжке. — Найду — самолично выпорю!

— Как же, выпорешь ты ее! Она тебе больше не крепостная… — возразил Погорельский, окончательно проснувшись и высвободив затекшую руку из-под девицы.

— Все равно выпорю гадину! — настаивал на своем Савельев.

— Да что случилось-то? Объясни толком!

Приятель принялся разминать онемевшие пальцы. Девица, бревном лежавшая рядом, открыла глаза и тупо выпучила их, будто никак не могла сообразить, где находится и что за люди спят вповалку вокруг.

— Ох, и тяжела же ты, Матрена! — поморщился Васька. — Что ж такого натворила наша дражайшая Глафира Парамоновна?

— Что, что, жену мою обокрала! — огрызнулся Савельев.

— Какая она тебе жена, Митяй? Такая же, как мне Матрена!

Девица неожиданно захохотала, да так заливисто, что разбудила гостей, и те, в свою очередь, тоже начали хохотать. Как раз в это время Елена вошла в гостиную. Хохот усилился, на нее стали показывать пальцами. Теперь она отчетливо видела, что перед нею девицы легкого поведения и самого низкопробного сорта провинциальные кавалеры. Их смех и издевки не вызвали в ней испуга или обиды, с таким же успехом свора обезьян в зверинце могла бы корчить ей рожи. После хоровода дураков на балу у дядюшки характер юной графини достаточно закалился, и на этот раз она не стала произносить пламенных речей. Единственный человек, которому она хотела бы посмотреть в глаза, был священник, отец Георгий, но, поискав взглядом, она его не обнаружила. Остановившись на пороге, Елена обернулась к Савельеву и тихо, но отчетливо проговорила слова, которые он услышал даже сквозь поднявшийся шум:

— Мне это будет уроком… А вам — вечным позором! Прощайте!

— Постойте же, не кипятитесь! — уязвленный, он схватил ее за руку. — Завтра поедем вместе, клянусь… — Дмитрий вдруг осекся, вспомнив, что у него теперь нет кареты.

— Чем вы теперь можете клясться?! — Елена резко выдернула руку и направилась к выходу.

Савельев хотел было пойти за ней, но Васька его остановил.

— Куда она денется? — усмехнулся он. — Далеко не улетит! Ни денег у нее, ни кареты!

Елена выбежала, разминувшись в дверях с Фомой Ершовым, который нес гостям поднос с напитками. Тут были и травник, и кизлярская водка, и даже какого-то особого рода «утренний пунш». Два стакана этого самого пунша и выпил подряд Савельев, стремясь задушить поднимавшееся в нем пока еще смутное раскаянье. Спустя полчаса он уже горланил вместе с гостями водевильные куплеты и лил водку за шиворот Матрене, которая оглушительно хохотала, польщенная вниманием отставного гусара.

Ноги сами привели Елену в конюшню, где в стойле стоял всего один конь, серый в яблоках, с удивительно внимательным взглядом больших карих глаз. При виде Елены он громко фыркнул, заставив ее вздрогнуть, и ударил копытом о доски настила. В тот же миг из огромного, под самый потолок, стога сена высунулась голова заспанного конюха.

— Что угодно, барыня? — хрипло спросил он.

— Оседлай мне этого коня! — приказала она с металлической ноткой в голосе, памятуя, как учил ее некогда отец разговаривать с дворовыми людьми.

— Этого? — указал он на серого в яблоках красавца, будто в разоренной конюшне имелись и другие лошади. — Этого, барыня, никак нельзя. Барин будет гневаться, он с ним две войны прошел.

— Как его звать? — спросила юная графиня.

— А Цезарем.

— Он с виду смирный!

Она подошла совсем близко к коню и погладила его по морде. Тот ласково ткнулся ей влажным носом в щеку, соленую от слез, и осторожно ее лизнул, почувствовав любимое лакомство на лице симпатичной незнакомки. И конь, и девушка сразу понравились друг другу.

— Какое, смирный! — махнул рукой конюх. — Злой, как черт! Вы бы так близко не подходили, а то, не ровен час, зашибет…

— Оседлай же мне его! — вновь приказала Елена. — С барином я уже договорилась.

— Как же так? — недоумевал тот. — У нас и седел-то дамских отродясь не водилось!

— Мне не нужно дамского, — заверила она. — Ты надень хозяйское, самое лучшее, боевое.

— А как скинет он вас? — сомневался конюх.

— Делай, что велено! — вышла из себя юная графиня, и мужик, скатившись с сеновала, принялся за работу.