Потерявшая имя

Евгений сам не знал, как объяснить то, что мать до сих пор не выгнала со столь ответственной должности горького пьяницу.

— Неужели пьет? — догадался Бенкендорф.

Евгений подтвердил его догадку кивком головы.

— Но сейчас-то, средь бела дня, этот негодяй, вероятно, еще тверез? — предположил Александр, неожиданно перейдя на русский.

— Он безнадежен! Матушка заперла его в карцере, — не стал лукавить граф, — и хотела препроводить в сумасшедший дом. Не знаю, чего мы ждем.

— Вот оно что, — покачал головой генерал. Он отнесся к словам Евгения с крайним недоверием, посчитав, что тот просто-напросто не желает помочь следствию. — Что ж, если дворецкий в таком состоянии, то я боюсь спрашивать, здоровы ли другие слуги. Пожалуй, у вас и без меня довольно хлопот!

Он поднялся с кресел, чтобы откланяться, но Шувалов предупредил его порыв. Ему не было никакого дела до Ростопчина, он был в данную минуту озабочен исключительно здоровьем матушки, но отпускать гостя вот так, на грани ссоры, посчитал неприличным.

— Кажется, я знаю, кто сможет вам помочь! — заявил он и, позвонив, приказал слуге привести Вилимку.

— Отчаянный мальчишка, сорвиголова, — пояснил он Бенкендорфу. — Знает обо всем, что происходит в доме и вокруг него. У него на ногах крылья.

Пока искали Вилимку, граф предложил гостю выпить вишневой настойки, после чего стал куда словоохотливей, и наконец рассказал о своем чудесном исцелении.

— В этом случае усматривается промысел божий, — серьезно подытожил Александр и, подняв рюмку, объявил тост: — За ваше вновь обретенное здоровье!

Вилимка ничуть не смутился при виде незнакомого человека в генеральских погонах и сразу проникся к нему уважением. В его круглых синих глазах ясно читалось: «Дал бы ты, дядя, поносить мне свою саблю! А того лучше, взял бы с собой на войну!»

— Что ты делал в тот день, когда пришли французы? — спросил мальчугана Шувалов.

— Искал покойного графа Дениса Ивановича, — не задумываясь, ответил тот.

— Это наш сосед, граф Мещерский, — пояснил Бенкендорфу Евгений. — А зачем ты его искал?

— Видал, как его везли на подводе, а покойная графиня Антонина Романовна дюже убивались…

— Отыскал ты графа? — заинтересовался Александр.

— Отыскал, — опустив голову, тихо произнес Вилимка, — да только они уж померли…

— И где он был?

— Неподалеку от Донского монастыря.

— Стало быть, на Лубянку ты в тот день не ходил? — разочарованно заключил генерал.

— Отчего ж! Там казнили купеческого сына, — подумав, припомнил мальчуган. — Народ валил толпой, ну и я тоже… побёг…

— Так ты видел казнь? — вмешался Евгений.

— Все видал! И как вывели его, и как градоначальник сказал речь. — Вилимка сделал паузу, сглотнул и нервно продолжил: — Опосля того видал, как офицер ударил его саблей по голове, и у него потекла кровь вот отсюда. — Он поднес палец к уху и замолчал.

— Ну а потом? — пытал его Бенкендорф.

— Люди к нему стеснились, все ближе и ближе, — медленно, растягивая слова, словно что-то мешало ему говорить, продолжил мальчик. — Пьяные все. Орали, ругались. И тогда Ростопчин сказал, что отдает его на суд людской, а сам убёг, и офицеры разбежались, кто куда…

Вилимка тяжело дышал от волнения, видно было, что страшные воспоминания того дня даются ему не даром.

— Ты можешь припомнить точно, какими словами губернатор призывал толпу на расправу с Верещагиным? — спросил Бенкендорф.

— Может, вспомню…

— Ну а грамоте ты обучен? — с трепетом поинтересовался генерал.

— Письму и чтению меня барин обучили, — не без гордости заявил Вилимка. — Могу!

Принесли бумагу и чернила, и мальчуган, потея под пристальным наблюдением господ, принялся выводить свои каракули. Бенкендорф внезапно обратился к графу:

— Как все-таки тесен мир! Дочь этих самых Мещерских, ваших соседей, я недавно встретил в доме у губернатора. Девушка была в отчаянии, ее все считали умершей, а дядя, получивший наследство ее родителей, по сути, выгнал племянницу на улицу. — Александр следил за небыстрой рукой Вилимки и не видел, с каким жадным интересом его слушает граф. — Я посоветовал ей поехать в Павловск, искать заступничества у матери-императрицы…

Мальчик тем временем писал: «Я — Вильгельм Сапрыкин, 1802 года рождения, дворовый человек графа Шувалова, показываю против генерал-губернатора Московского, графа Ростопчина»…

Вечером того же дня граф Федор Васильевич ожидал гостей. Он затеял званый ужин не ради веселья, а для того лишь, чтобы воочию убедиться, кто с ним, а кто против него. Соратников оказалось не так уж много, да и в большинстве своем это были записные лизоблюды, вроде старика Мазаева. Тот явился одним из первых в своем невозможном потрепанном парике. Абрам Петрович немедленно засвидетельствовал почтение дражайшей супруге губернатора, обслюнявив ей ручку.

— Мы с вашим муженьком вместе служили великой царице нашей, — напомнил этот обломок славных екатерининских времен, — только Федор Васильевич потом за облака взлетел, а я, как видите-с… Низенько порхаю! — помахал он руками, подражая воробью.

Графиня брезгливо посмотрела на него в лорнетку и вдруг, приглядевшись, изумленно воскликнула: