Потерявшая сердце

Всю ночь он ворочался в чулане. Воспоминания не давали ему покоя, лишь на рассвете Илларион уснул. Савельев тоже промучился бессонницей до утра. В его памяти снова и снова проигрывалась сцена объяснения с Еленой. Он сказал ей, что свадьба была потешной, и с издевкой добавил: «Вы свободны от всяческих оков. Можете ехать хоть в Петербург, хоть прямо в Париж. Рекомендую!» «Но вы лишили меня чести», — тихо произнесла она, на что он со смехом ответил: «Эка беда! Смею вас уверить, что в обоих этих городах честь вам будет только помехой!..» Эта наивная девушка, с которой он так подло обошелся, однажды приснилась ему лежащей в странном лиловом гробу, в тон ее траурному платью. Он во сне убивался над бездыханным телом жены и пробудился в слезах. «Нет, она меня не простит! — твердил Савельев, мучаясь бессонницей, и тут же возражал себе: — Была бы только жива, а там поглядим. Господь нас свел не случайно…»

Когда из чулана раздался наконец храп денщика, Дмитрий поднялся с постели, встал на колени перед образами и принялся молиться.

Слуга дядюшки Родиона Михайловича, раздобревший, щекастый малый, похожий на веселого беззаботного хряка, не ведающего, что его зарежут к Рождеству, заглянул к гостям в полдень. Он застал Савельева спящим на полу перед образами, подкрался и повел носом-пятачком, надеясь учуять перегар. Однако ничем подозрительным не пахло. Тогда слуга, с трудом опустившись на корточки, осторожно потряс Дмитрия за плечо.

— Вставайте-с, — говорил он с одышкой, — Родион Михалыч срочно зовут-с вас к себе! По срочному делу-с…

— А! Что?! — вскрикнул Савельев. Не сообразив спросонья, где он находится, гусар хотел было заехать кулаком в незнакомое рыло. Так он всегда поступал со своими дворовыми людьми, если те нечаянно или нарочно отрывали его от сна. Однако могучий кулак бывшего гусара был вовремя перехвачен подоспевшим денщиком.

— Дядюшка вас срочно зовут к себе, — громко, чтобы хозяин окончательно проснулся, повторил Илларион. — Побегу, принесу умыться…

— Ступай! — протерев глаза, наконец вымолвил Савельев.

Дядюшкин слуга, шокированный грубыми манерами гостя, так и сидел на корточках, с выпученными глазами, напоминая теперь больше филина, нежели хряка.

— Дурной сон мне привиделся, братец, — сообщил Дмитрий, похлопав его по плечу. — Обознался… ты уж не серчай… — И, опершись на его круглую, как тыква, голову, поднялся с пола, попутно выспрашивая: — Что там приключилось у старика? Сердитый или нет?

— Никак нет-с, — пришел наконец в себя слуга, — они ждут к обеду важного гостя и хотят-с ему вас представить-с.

«Началось, — приуныл Савельев. — Теперь зажми нос, зажмурься, заткни уши и ну, сигай в болото! Сделают они из меня штафирку-чиновника!»

Гость Родиона Михайловича и в самом деле оказался важной персоной, известной всей стране. Сергей Кузьмич Вязьмитинов был не только градоначальником Санкт-Петербурга, не только министром полиции, сменившим на этом посту хитромудрого Балашова. Он еще являлся главой Комитета министров. По сути, он был вторым по значимости человеком в стране после Аракчеева. Но в отличие от графа Алексея Андреевича, семидесятилетний генерал, герой Аккермана и Вендор, любимый адъютант великого полководца, графа Петра Румянцева-Задунайского, не имел никакого влияния на государя. Он никогда не плел интриг и слыл человеком мягким, сердечным, даже сентиментальным, что с трудом соотносилось с занимаемыми им высокими постами.

Дядюшку Савельева связывала с Вязьмитиновым полувековая дружба и неизбывная любовь к их общему кумиру, ныне покойному генерал-фельдмаршалу Румянцеву. Они всегда заводили о нем речь, будь то тихий семейный обед или помпезный прием у какого-нибудь вельможи. Не стала исключением и сегодняшняя встреча двух давних друзей. Вооружившись носовыми платками, старики то и дело сморкались в них и утирали влажные глаза. Широкие седые брови Сергея Кузьмича сдвигались на переносице, как у трагического актера, желваки сжимались и разжимались, словно пружинки в часах, а в маленьких черных глазках светилась тоска по невозвратному прошлому. «Старики соскучились по настоящим победам, — думал, глядя на них, Дмитрий. — Со времен Аустерлица только и слышатся их стоны!»

— Ох, не дождался меня соколик наш Петр Александрович, — причитал председатель Комитета министров, — скончался в своем малоросском поместье в совершенном одиночестве, при мужиках да бабах, не имея перед собой ни одного достойного и преданного лица… Таковых были тысячи, мечтавших положить за фельдмаршала живот свой…

— Вас тогда, кажется, назначили генерал-губернатором Малороссии? — припомнил Родион Михайлович.

— Я летел в Полтаву на крыльях, — размахивая огромными ладонями, действительно похожими на крылья, сообщил Вязьмитинов. — Писал ему с дороги, что непременно буду у него в ближайшие дни. Однако письма мои не суждено уже было прочесть нашему достославному Ахиллу. Ужасная весть о его кончине застала меня, когда пути оставалось всего-то ничего…