Потерявшийся во сне

Словно задыхаясь, он не мог пустить воздух в легкие. Приложил руку к груди. Сердце колошматило с невероятной силой, на лбу выступил пот, кисти побледнели, пальцы пронзила тысяча игл, и Дягелев невольно представил введенную в себя дозу адреналина. Автобус уже далеко умчался от того самого рокового места, но Дягелев все еще цеплялся выпученными глазами в ту даль сзади, в надежде еще раз хоть краешком глаза взглянуть на женщину.

Преследующий сон, последний раз гостивший прошлой ночью, вспомнился сам по себе.

“Бред, выдумка гниющей мозговой ткани. Мало ли женщин с темно-каштановыми волосами. Этот сон – всего лишь дурацкая мания от одиночества. Желание, отчаянно пытающееся удержать меня на земле, словно намекая на что-то незавершенное. Только вот подсказки и ответы не проглядываются, и потому брожу я вокруг да около. А впрочем, желания нет, вместо него – страх”.

Загипнотизировано все еще пялился в окно. Автобус мчался дальше, открывая на остановках двери. Люди чаще выходили, чем заходили. Все посторонние звуки, включая озвучивание остановок, исходили откуда-то издали и не достигали его ушей. Дягелева привела в чувства тяжесть взгляда незнакомца напротив, который пристально рассматривал уткнувшегося куда-то назад и носившего заношенное пальто, заношенные брюки и облезлые туфли. Лицо этого человека открывалось только в профиль: на щеках и подбородке выступала черная щетина, а синяки под глазами указывали на недосып или постоянный стресс.

Дягелев, замученный видениями, оторвался. Небрежно осмотрел нарушителя одиночества и только затем, когда автобус остановился в очередной раз, торопливо выскочил на улицу, задев плечом закрывающуюся дверь и почувствовав неприятно жгучую боль. Он проехал две лишних остановки, и теперь, в усталую ночь, измученному телу дом казался более далеким.

Плечо размял, но боль не отступала. Хотелось громко ругаться и размахивать руками – выплеснуть накопившийся гнев несправедливости. Свежий, прохладный ночной воздух, попадающий в ноздри и остужающий пыл, – единственное, что сохраняло в относительной стабильности отказывающий рассудок. Нездоровый сон, как долгодействиющий яд, сбивал с ног человека, не способного дать отпор завязанными руками. Иллюзии выскакивали из каждого закоулка, а мрачные мысли отчаянности, как грозовые тучи, сгущались, ломая волю и гася искры жизни.

Он мчался на тонких ногах, понурив голову. Никого не замечал, хоть улица и предстала пустыней. В голове ветер все еще раздувал темно-каштановые волосы и те пристально смотрящие глаза, что прожигали насквозь навязчивым изучением мужских черт лица.

От волнения и быстрой ходьбы его дыхание разносилось на несколько метров вперед. Шаг замедлил, чтобы перевести дух. Потянулся в карман за пачкой. Поднес зажигалку ко рту.

– Не угостите ли?

Дягелев очнулся. Сбоку от него ждал ответа ровесник. Таксист. Машина с приоткрытой дверью молчала за спиной незнакомца. Дягелев во второй раз полез в карман. Протянул сигарету и карманный источник огня.

– Благодарю.

– Странная сегодня ночь.

– Что?

– Ночь странная, говорю. А вы благородно выражаетесь.

– От привычки, – незнакомец вернул спички и стряхнул грязь с левого плеча. – А что с ночью? После каждого дня такую наблюдаю. Ничего необычного. Ночь как ночь. Темнота и минимум людей в округе. С мраком борются лишь спасительный отблеск лампочек.

– Разве каждую ночь чудятся одни и те же волосы?

– Когда влюблен, они не только ночью чудятся.

– А если человек их только во сне и видел?

Тот задумался. Выдохнул дым вниз, под ноги, и после продолжил:

– Два пути разгадки: либо мечтательная натура заскучала и требует романтики, либо страх заставляет видеть их, либо же влюбленность творит чудеса. Но раз уж последнее исключено… А кошмары снятся?

– Вместо них неудачи в жизни, что равносильно, кажется.

– Ерунда, – махнул рукой таксист, – запросто испаряются, стоит лишь постараться.

– Не скажи, когда острие ножа рвет до предела натянутую кожу, ситуация сама собой просто так не проходит, а эффектно выбираются из нее лишь в фильмах. Порой, даже когда сам и держишь тот самый нож, выбраться крайне трудно, но возможно: животный страх яро стережет уголек жизни.

– Не терплю метафоры, – Дягелев ухмыльнулся и оценил его отчего-то напуганными глазами. Напуганными лишь собственным воображением, которое, как назло, только что вырвалось на воздух. Тот – с полным отсутствием догадок – стоял, спрятав левую руку в карман, приковав внимание к пожелтевшей листве на земле. Посеребренная цепочка от крестика, выглядывая крохотным кусочком из-под свитера, блестела на шее. – Не воспринимаю загадки, хоть убей. А вот простодушие как раз по мне.

Дягелев взволнованно перебил:

– А бесцельность существования? Страдал ли им?