Потерпевшие кораблекрушение

Стивенсон четко представлял себе проблему: писатель и жизнь, творец и материал его труда в эпоху, когда литературное творчество окончательно и полностью сделалось профессией, собственно, ремеслом, средством существования наряду со всеми прочими занятиями. Стивенсон, отважно провозгласивший во времена своих первых европейских поездок и ранних очерковых книг, что для него «жизнь — это литература», что «слова — часть его существа», с годами все осторожней говорит об этом. Неким мрачным заклинанием звучит одно из его поздним писем 1893 года; «…Я работаю непрестанно. Пишу в постели, пишу, поднявшись с нее, пишу при кровотечении из горла, пишу совершенно больной, пишу, сотрясаемый кашлем, пишу, когда голова моя разваливается от усталости. И все-таки я считаю, что победил, с честью подняв перчатку, брошенную мне судьбой». Тут сила, но и беззащитность какая-то. И в «Потерпевших кораблекрушение», там, где слышен программный авторский пафос, там же — нота тревоги: Стивенсон чувствует, какие всесторонние трудности назревают для художника, для литературного профессионализма, верным рыцарем которого он был.

В «Потерпевших кораблекрушение» перед молодыми персонажами возникают вопросы: зачем, для чего? Каков смысл труда, труда художника? Стивенсон отвечал: смысл должен быть социальным, труд социально направленным, вдохновленным высокой идеей. «Будем по мере сил учить народ радости, — писал он. — И будем помнить, что уроки должны звучать бодро и воодушевленно, должны укреплять в людях мужество». Стивенсон романтик, убежденный и вдохновенный, сам выражение и пример провозглашенного им принципа мужественного оптимизма.

М. УРНОВ