Потоки горные

Позвольте... Я был таким, как вы... Знаю. Иисус... возьмите, пожалуйста! Разве Он не был по шею в борьбе с руководящими кругами Его дня? Не революционер ли Он был? Не за социальную ли правду Его казнили? Уверяю вас, господа, энгельсы-герцены-ленины научились бессознательно у Иисуса, они восприняли Его правду, прибавив к ней нужды эпохи своей. Так и др. Меклафа некоторые не понимают... А он пророк нашего времени. Бог не перестал говорить к миру... И как понять Бога? Не есть ли Он зов в душе нашей к высшему, идеальному, к правде? Меклаф - это голос.

Называют его модернистом, отступником от веры. А что такое модернизм, Вудсайд, а? Не дерзание ли это? Не подвиги ли веры, которая желает облечься в новые одеяния и не пришивает заплаты к старому, ветшающему взгляду на вещи? Смотрите, святцы какие! Взгляните на Иисуса, на Павла, на дерзающих сынов христианства и вы почувствуете, что дух искания в наши дни, - дух апостольский, дух пророков древности. Качаете головой? Не убеждены? Какая мне польза спорить с вами, Вудсайд! Жизнь неудержима, как этот паровоз, она потянет всех вас, мистиков и полумонахов, на путь истинного христианского творчества.

С недовольством др. Эванс оборвал свою нервную речь. Его глаза встретились с Гардингом, который смотрел на него не то с сочувствием, не то с сожалением.

- Гардинг, вы не слушали нашей беседы. Вы всегда витаете где-то в поднебесных сферах. Видите ли, я доказал Вудсайду всю несостоятельность его мышления по вопросу др. Мэклафа, - добавил более почтительно и смиренно.

- Эванс. Я от души желаю, чтобы вы были духовно здоровы, как наш коллега с вашей фамилией, но с другой душой и познанием Бога. Вы все время доказывали правоту этих взглядов неправильных самому себе. Вы не уверены в том, что защищаете. Вас мучает совесть и нежно беспокоит вас Дух Святый, желая владеть вами, как раньше. Он стеснен заболеванием души вашей. Вы почти обижаетесь на Вудсайда, потому что душа ваша желает быть подобной его душе,- в мире с Богом. А вы силитесь его переубедить и тем хотя немного себя успокоить. Пойдите в отделение для курящих, только не курите, и посмотрите на себя в зеркало, стоя рядом с Вудсайдом. Вы увидите, что он отображение мира Божия даже на лице его, а вы, дружище, увядающий чахнущий пастор, которого томит болезнь духа. Божие вы желаете связать с человеческим, духовное с плотским... Пусть наши прихожане ходят пред Богом и будут главами городов и штатов, а мы пребудем в служении слова и молитвах, как и-апостолы передали общественные дела диаконам-служителям. Не так ли говорится в Деяниях Апостолов, Эванс, милый наш социалист?! - Все трое начали улыбаться. Др. Эванс повеселел, хотя и не соглашался:

- Гардинг, вы всегда бьете меня хорошо, но не болит сильно, люблю вас больше этого длинного Вудсайда. Смотрите, он вырос, как столб телефонный, а я... Он весь мой рост себе забрал... - Смеялись больше. Однако, др. Эванс слышал внутренний голос: Гардинг говорит правду... правду. Неожиданно он встал и прошелся по вагону. Высокий др. Вудсайд благодарными глазами посмотрел на Гардинга и без слов передал ему мысль: будем молиться и любить Эванса...

Бежал поезд и мчались минуты и часы. Наступила ночь, неслышно она позвала тучи, повелела шуметь ветру. Загремел гром раскатами глухими, а потом рванулся навстречу поезду, пустил величественные огненные стрелы на землю, загрохотал суровее и угрожающе. Начался ливень с грозой майских дней. А железный уж мчался во тьму, неустрашимый, разъяренный огнями, свирепый, как алчный лев.

Др. Гардинг проснулся с каким то тревожным чувством, под влиянием первого сна. Фрагменты сновидения дополняли тревогу, которой он не любил. Как будто жена склонялась над ним и шептала: до свидания, дорогой мой... До свидания у Неллички... А вокруг него люди все в белом. Перешептываются... Суетятся.

Проп. Гардинг приоткрыл занавес окна. На дворе была разъяренная гроза. Когда он опускал занавес, мысленно возносясь к Богу, раздался тревожный гудок паровоза. Секунды позже - был визгливый удар железа и крики, стоны, мольбы и молитвы в вагонах поезда, который стал адом, тьмой и стенанием страждущей человеческой массы.

- Моя нога... моя нога... .- Стонал Эванс.

Он не слышал знакомого голоса и продолжал вопить:

- Голубчики, нога... Кости вышли... наружу. А-а... Нога... Потом к нему донесся тихий голос:

- Ралф... Ралф Эванс... Жив ли ты, Эванс? Зовет тебя во тьме Гардинг. В Боге нет тьмы... Во Христе смерти нет... Ралф, тебя любит Бог...

- Нога моя... Где ты, любезный Гардинг? Где ты? Кости торчат... А-а... Прости меня, Гардинг... Где Вуди... Вудсайд, скажи хотя слово... Где ты, Вуди тихий? Простите, любезные, Эванса... Я копал вам яму... Я червь недостойный... А-а... Нога... Ноги нет... Господи... Прости Эванса! - И среди стонов и вопля других не стало слышно ослабевшего голоса Эванса.

Вдруг опять он услышал ласковый голос Гардинга: