Потом была победа

Теперь он взял себя в руки. На его выбритом лице не дрогнул ни один мускул. Только глаза постепенно меняли цвет. Они словно линяли, становясь из бледно-голубых серыми, свинцовыми.

В перепалках я тоже бывал. Как говорится, топор на ногу обувал, а топорищем подпоясывался. Я знал, что такое дисциплина на зимовке и что значат для меня такие глаза начальника.

— Показания приборов я сниму тогда, когда это положено по расписанию, — стараясь говорить как можно сдержаннее, ответил я. — Но знайте: сегодня же я передам радиограмму, что вы незаконно скупаете меха у охотников. Скупаете их за спирт.

Удар попал в цель. Геннадий Львович даже дернулся, словно его ткнули шилом.

— За спирт и за меха вас по головке не погладят, — спокойно закончил я и сел на стул возле дверей. — Вы узнаете, что бывает с такими скупщиками пушнины.

Теперь мне все стало понятно. Тот раз Геннадий Львович споил в тундре Яртико и забрал у него меха. И голубого песца и все остальные, которые охотник вез сдавать на факторию.

Геннадий Львович струсил. Я видел, как задрожала его рука, положенная на стол, как на виске забилась жилка и мелкая испарина выступила на лбу.

— Захар Петрович… Я завтра все отдам Яртико. Я сам разыщу его в тундре… Все меха отдам…

Он юлил передо мной, заглядывал в глаза, умолял все забыть. Он готов был поцеловать полу моей малицы, если бы я, пожелал этого.

А мне хотелось стукнуть прикладом по редким рыжеватым волосам с аккуратным пробором. Я велел ему сложить меха в брезентовый мешок и подать его мне.

Комкая в руках дорогие шкурки, он стал запихивать их в мешок. Недопесков он не положил.

— Это мои… Сам добыл… своими руками, — свирепо сказал он.

— Ладно, оставляйте! — Мне хотелось скорее кончить эту историю.

С мешком в руках я попятился и, выскочив в коридорчик, накинул на дверь щеколду. Через секунду дверь вздрогнула от тупого удара.

— Буду стрелять! — крикнул я.

За дверью стихло.

Разыскав запасной ремень, я быстро пристроил его к лыжам и вышел наружу.

Пятьдесят километров по тундре — это штука трудная. Лыжник я неплохой, но уже через три часа почувствовал, что брезентовый мешок с песцовыми шкурками потяжелел, словно туда положили полдюжины кирпичей.

Под лыжами шуршал сухой снег. Фиолетовые тени лежали в глубоком следу нарт. Я знал, что это след Яртико, и шел по нему, направляясь в тихую бесконечную тундру, такую белую, что и сквозь дымчатые очки было больно смотреть на нее. След должен был привести меня к чуму Яртико, затерянному где-то у сверкающего горизонта.

Это было сумасшедшее дело — отправиться в тундру почти наугад с куском вареной оленины и несколькими сухарями в кармане. Стоит подняться ветру, поземка заметет следы нарт, и тогда я уже никогда не найду чум Яртико. И вряд ли возвращусь на зимовку…

Но мне надо было найти Яртико. Ведь мой начальник его не только обобрал — он его веры лишил, в самую душу человеку плюнул.

С Геннадием Львовичем я успею посчитаться, с зимовки он никуда не денется. Смелости у него только на мелкую пакость хватит. Наверное, без меня что-нибудь в рации колупнет, чтобы связь нарушить…

Ноги становились все тяжелее и тяжелее. По моим расчетам, я уже должен был подойти к чуму. Но чума не было, и след нарт по-прежнему вел меня в тундру, словно поводырь слепца, который не видит конца своего пути.

Вдруг я ошибся?.. Может быть, это след других нарт, а не нарт Яртико?

— Охэй! — послышался далекий крик.

С пологого холма мчалась оленья упряжка. Олени на бегу смешно, словно молодые телята, выкидывали в стороны мохнатые ноги.

— Яртико! — Я узнал упряжку раньше, чем разглядел человека в тяжелом совике.

В дымном чуме, где под закоптелым котлом озорно трещал тальник, я отогрелся и пришел в себя.

— Возьми своих песцов, Яртико.

Я вывалил их мягким пушистым водопадом на выщербленные половые доски чума. Яртико нагнулся и бережно взял темными, заскорузлыми пальцами драгоценную шкурку голубого песца. Он привычно встряхнул ее, и дымчатое облачко пробежало от острой морды до пышного хвоста. Яртико встряхнул мех еще сильнее, словно хотел сбросить с него что-то невидимое, портившее его.

— Мой песец, — тихо сказал он. — Зачем привез?

— Тебя обманули, Яртико. За бутылку спирта отняли у тебя голубого песца и все меха, которые ты добыл. Это сделал худой человек, Яртико. Но мы не дадим тебя в обиду…

Здорово я тогда говорил! Я знал, что мои слова нужны Яртико, что они должны возвратить ему веру в то большое, что пришло в тундру вместе с советской властью; вместе со мной, Захаром Варзугиным, который сейчас, здесь, у костра, выступал ее полномочным представителем. Яртико пристально смотрел на меня, согласно кивая. Я видел, как глубокие морщинки на его темном, с лета не мытом лице словно разглаживались при каждом моем слове.

— Захар — хороший человек… Он большой друг Яртико, друг всей тундре.

Вот что сказал он мне.

Через день Яртико привез меня к зимовке. Геннадий Львович встретил нас с улыбкой. За спиной у него была охотничья винтовка.

Нарты остановились метрах в пятидесяти от крыльца. Не спуская глаз с высокой фигуры Геннадия Львовича, я громко сказал Яртико: