Потом была победа

«…два, три, четыре!..» — считал капитан Пименов и видел неуловимое движение в шеренге людей, которые добровольно вызвались идти, еще сами не зная куда.

— Черников!.. Опанасенко!.. Волосов!.. — кидал в тишину Нищета. — Петухов!

«…пять… шесть… восемь…» — считал не только капитан Пименов. Считал каждый из тридцати, стоящих в неровной, изломанной шеренге.

Считал Игнат Смидович, с каждой новой фамилией все облегченнее и облегченнее. Считал Юрка Попелышко, ощущая, как начинает у него холодеть спина и подрагивают кончики пальцев. «Не возьмут… не возьмут», — напряженно и гулко билась в голове единственная мысль.

Конечно, не возьмут. Всякий раз, когда дело доходит до серьезного, вдруг вспоминают, что Юрка самый младший в разведвзводе, что в настоящие дела ему еще рано соваться. У стереотрубы до одури торчать, в болоте по горло в воде лежать — на это Юрка Попелышко годен. На кухню сбегать, в избе прибрать… Будто Юрка виноват в том, что ему еще девятнадцати не исполнилось. Аркадий Гайдар в шестнадцать полком командовал. Не виноват же Юрка, что родился в двадцать пятом году. Не мог же он раньше родиться, это же от человека не зависит — год рождения…

Не думал Юрка о той опасности, которая ожидала штурмовую группу. Он пришел на войну прямиком из детства. Не понимал еще ценности жизни и не мог представить, что может погибнуть.

— Гусейнов!.. — голос лейтенанта казался неестественно звонким в напряженной тишине деревенской околицы, где высоченные сосны слушали Нищету, величаво и мудро раскачивали пушистые шапки, пронзенные утренним солнцем.

— Смидович!

Игнат вздрогнул, протестующе вскинул голову. Разве забыл лейтенант, что Игнату осталось всего тридцать километров до дома, до родной деревни Дальняя Гута, где увидит он жену, сынишку Володьку, который уже четвертый год растет без отцовского глаза? Неужели не понимает лейтенант, что не одну тысячу километров оттопал на войне Игнат и очень ему будет обидно сложить голову в тридцати километрах от дома? Ведь многого ему не надо. Одним бы глазом глянуть на родное гнездо, и пошел воевать дальше.

Но ничего этого Игнат не сказал. Только в землю больше глядеть не стал. Стал смотреть на сосны. Возле Дальней Гуты растет точь-в-точь такой же светлый, гулкий бор, и сосны в нем похожи на здешние, как похожи друг на друга солдатские винтовки.

«Десять», — неслышно прошелестело в строю, и тишина стала еще напряженнее, туже. Лейтенанта Нищету, уже собравшегося крикнуть последнюю фамилию, опередил надрывный выкрик:

— Попелышко!

Строй недоуменно качнулся, потом захохотал. Громко, откровенно и насмешливо.

Николай повернул голову и за хмурым, застывшим профилем Игната увидел пунцовое, потное от волнения лицо Юрки Попелышко. Длинный покляповатый книзу нос с горбинкой, обиженные губы и бугорки на скулах.

Когда хохот стих, лейтенант Нищета поправил пилотку, подался вперед, словно собираясь прыгнуть с обрыва, и повторил:

— Попелышко!

«Одиннадцать!» — эхом пробежало по шеренге. И она, будто выключили невидимый ток, поблекла, потускнела, сровняла линию. Стала привычным солдатским строем.

Теперь девятнадцать оставшихся смотрели на разведчиков, отобранных для выполнения особого задания. Прятали от соседей глаза и думали, что, пожалуй, лучше, что лейтенант не назвал их фамилий. Воевать еще долго, заданий будет не одно, и всегда поспеешь, коли охотка, голову в огонь сунуть…

Девятнадцать были разосланы по наблюдательным пунктам и секретам, а одиннадцать готовились к заданию, которое стало им известно во всех подробностях.

Непроницаемо спокойный Василий Петухов сидел на нарах, поджав калачиком ноги, и протирал масляной тряпочкой автомат. Глядел на свет, чтобы масло легло ровно, чтобы затвор ходил под рукой упруго и податливо. Протирал канал ствола, счищал с надульника пятнышки ржавчины, пробовал, легко ли входят в гнезда магазины, надежно ли выбрасыватель выщелкивает патроны. Делал он это с усердием и не спеша. Посапывал, обтирал ветошкой промасленные ладони, примерялся глазами со всех сторон к автомату. Так, будто собирался на покос и готовил косу. Водил по лезвию бруском, смотрел, ладно ли отбито острие, пробовал пальцем бритвенное жало и подтягивал ослабевшую ручку.

К предстоящей операции Петухов относился привычно, утешаясь нехитрой мыслью, что кому время не подошло, тот и в штурмовой группе уцелеет. Да и по опыту Петухов знал, что первым иногда меньше попадает, чем тем, кто следом идет. Первым фрицы не всегда соображают по-настоящему сдачи дать, а вот уж тем, кто потом кидается, они полной меркой отсыпают… Только бы завтра врасплох немцев застать, а уж там легче будет. Всякое дело страшно до начину.

Когда Петухов попал в штурмовую группу, он решил сначала, как и другие, написать домой письмо. Намекнуть в нем Пелагее, что посылает его командование на выполнение особо важного задания и чтобы в случае чего она его лихом не поминала и к ребятишкам добрее была. Написать, что может она за него пенсию получить и кое-какие деньжата у него накопились, так их из штаба перешлют.