Потом была победа

Шли не торопясь. Вспоминали бой на плацдарме. Говорили, что лейтенанту и Орехову наверняка отвалят по Боевому знамени, а остальным дадут по звездочке. Пожалуй, и Попелышко медаль получит. Парень-то не из трусливого десятка оказался. И действовал сначала неплохо, потом, правда, уши развесил и танк пропустил. О танке говорили так, будто это была лиса, хитро проскочившая мимо растяпы Юрки.

Еще разведчики завидовали Смидовичу.

Надеялся Игнат, что полк прямо двинет на его родную Дальнюю Гуту, а вышло, что в десяти километрах от нее свернули по грейдеру на юг.

Растерянный Игнат разыскал лейтенанта.

— Така шкода, — горько сказал он. — Четвертый год дома не был, товарищ лейтенант… Теперь ребята обсмеивают, скажут, и оконца не побачил…

Нищета отправился к подполковнику и, возвратившись, сказал Игнату Смидовичу, что ему разрешен отпуск на три дня для посещения родной деревни.

— Ждать не будем, — добавил Нищета. — Сам нагоняй.

— Нагоню, товарищ лейтенант.

Такой поворот событий разволновал Смидовича. Он даже не стал дожидаться ужина, который Петухов готовил из трофейных консервов.

— Гляди-ка, — удивился Петухов. — Задорный ведь ты, Игнат, на еду, а дом, видать, слаще?

— Слаще, — подтвердил Смидович. — Я вам, ребята, сала принесу.

— Сам возвратись, — напутствовал его Петухов. — В лесах немчуры невидимо… Ты, Игнат, в оба гляди.

Двигающийся в пешем строю полк Барташова обгоняли колонны автомашин, артиллерийские дивизионы, тягачи, штабные автобусы, обозы.

К вечеру разведвзвод догнал обоз полевого хлебозавода. Пекари, рассевшиеся на высоких трофейных фурах, были настроены воинственно. Когда головная подвода поравнялась с разведчиками, ездовой подстегнул лошадь и озорно крикнул:

— Выше ноги, пехота, не пыли!

Разведчики встрепенулись и сбросили усталую равнодушность. Этого еще недоставало, чтобы пекари над ними насмехались. В ответ ездовому откликнулся десяток голосов:

— Ей, саврасы! Хомут не потеряйте, а то гужи нечем будет закусывать.

— Погоняй, закваска скиснет!

— Жми, пекарня, шесток займут!

Обозники сообразили, что народ им попался бывалый и зубоскалистый, что на любое слово ответ они получат острее ножика. Они приумолкли и стали подхлестывать лошадей.

Особенно старался большеголовый, со скрипучим, как немазаное колесо, голосом. В его подводу был запряжен могучий першерон немецкой породы. Мохнатые ноги першерона были как телеграфные столбы. Подводу он вез словно перышко, но прыти ему не хватало.

Привстав на передке, ездовой зло хлестал першерона ременным кнутом.

— Ну, фрице во отродье! — ругался он. — Двигай, фашистская образина!

Конь вздрагивал при каждом ударе, протестующе вскидывал голову и жалобно косил большими фиолетовыми глазами.

— Зыркаешь, гадюка! — ярился ездовой, обжигая коня кнутом. — Я тебя русским порядкам выучу! Вот заеду по гляделкам, геббелевская шкура!

Петухов, шагавший впереди Николая, перепрыгнул канаву на обочине, подошел к ездовому и вырвал у него кнут.

Большеголовый недоуменно моргнул пыльными ресницами и заерзал на сиденье.

— Ты чего? — уставился он на разведчика. — Чего погонялку ухватил?.. Вот я тебя вожжой огрею!..

— Кончай коня мордовать, — хмуро сказал Василий. — Чего взялся над животиной изгаляться?

— Животина? — удивленно крикнул ездовой. — Это же фашистский конь! Разве б я нашего хлестал?..

— Конь он везде конь… Хоть наш, хоть германский… В морду тебе за такое зверство надо дать, да боязно, дух из тебя выйдет.

— А ну отцепись! — ездовой угрожающе крутнул над головой Петухова вожжами. — Отцепись, говорят! У меня имущество секретное. Вот кликну старшину, он тебе покажет.

— Так его, ездовой! — насмешливо раздалось из цепочки разведчиков. — Тикай, Петухов, пока голова цела!

Петухов потрепал першерона за круто выгнутую шею.

— Добрый конь, — сказал он, не обращая внимания на угрозы ездового. — Ты, дура скрипучая, береги его. Бабы в деревне на себе пашут. Иль не видал такого?

Ездовой осекся и притих. Перестал размахивать вожжами и звать старшину. Петухов вынул финку и полоснул по ременному кнуту, отхватив добрую половину.

— Держи, по твоему уму как раз такой огрызок подойдет, — он ткнул окороченный кнут ездовому. — Башкой соображать надо.

— Ну чего ты ко мне прицепился? — жалобно сказал ездовой. — Разве я не понимаю, что конь добрый… Хошь знать, так у меня во всем теле на фашистов злость.

— Злость, так в пехоту просись, — посоветовал Петухов.

Разведчиков обогнала колонна автомашин медсанбата. На грузовиках среди медсанбатовского имущества сидели сестры и санитарки. Солдаты кричали им складные и нескладные комплименты, просили подвезти и посылали воздушные поцелуи, галантно прижимая к сухим, потрескавшимся от пыли и жары губам грязные пальцы. На грузовиках хохотали и предлагали взять на буксир.

— Гляди, Коля, какая блондиночка! — развязно крикнул Юрка Попелышко. — Девочка первый сорт!

Николай удивленно покосился на Юрку. Откуда у него такая прыть? «Блондиночка!» — мысленно передразнил он Юрку. Небось, кроме своей Светланки, ни одной девчонки не обнял, а тут орет как залихватский кавалер.