Потом наступит тишина

«Дорогая мама! Мы не виделись целых десять лет и ничего не знаем друг о друге. Не виделись — это не совсем верно, потому что я видел тебя на митинге в Лукуве, где ты выступала с речью. С какой жестокостью ты говорила о людях, судьба которых схожа с моей. Но не буду вдаваться в политику, всю свою жизнь ты посвятила ей, и где мне равняться с тобой, с твоим опытом в этом деле!

Но я хочу поделиться с тобой кое-чем, что для меня чрезвычайно важно и во что никто, кроме тебя, не поверит. Я сбежал из армии, точнее, из-под стражи, но не питаю ненависти к тем, кто упрятал меня за решетку. Я не отправился в лес в партизанский отряд, хотя и имел все пароли для связи, но, в отличие от тебя, я не враг ребятам, скрывающимся сейчас в лесу. Тебе это понятно?

Ты даже не можешь себе представить, в каком положении я оказался. Не знаю, ты ли права или они, но я убедился, что не смогу разобраться в этом сам. Ну зачем мне выступать против тебя или против тех, с кем дружил еще несколько месяцев назад?!

Понимаю: надо сначала закончить войну с Германией. Но ведь с самого начала, с той самой минуты, когда я увидел немцев на улицах Варшавы, я только об этом и думал. Я не хотел тогда стоять в стороне, а теперь вот бездельничаю. Объясни мне как следует: почему так случилось? Почему сегодня от меня требуют, чтобы я сказал, что думаю, например, об аграрной реформе? Буду с тобой откровенен: я ни о чем не думаю… Проводили мы одну операцию, когда я служил еще в армии. Мужики начали делить землю помещика, забыв про осторожность, не задумываясь о последствиях. Какие-то идиоты обстреляли нас, как принято сейчас говорить, из-за угла. Убили хорошего офицера, мирового парня, который должен был отправиться на фронт. Я ни разу в жизни не видел помещика, их не было у нас ни в семье, ни в партизанском отряде, а майор был уверен, что я против крестьян, наверное, из-за моего прошлого. Но это же чепуха! Во время оккупации меня никто не спрашивал, что я думаю об аграрной реформе, но если бы спросили, то ответил бы, что я солдат и пусть об этом думают умные головы в сейме. А так как я рос бездомным мальчишкой и смотрел на жизнь не через розовые очки, то ты сама не хуже меня знаешь, что я не мог воспылать любовью к тем, кто правил страной до войны. Помню, как полицейские проводили обыск в нашем доме, когда забрали тебя и отца. Но сейчас идет война, и я считаю своим долгом не поднимать эти вопросы. Все должно решиться потом.

Люди принимали присягу на верность Польше. Во время оккупации мы безжалостно расправлялись с предателями, а теперь в измене обвиняют меня, и никто, буквально никто на свете не поверит мне, кроме тебя… Кроме тебя?»