Потомки Нэнуни

Михаил Иванович давно высмотрел и спланировал единственно приемлемый вариант пути по склону сопок в объезд заимки Гека, но частично по его земле. Фридольф Кириллович отнесся к проекту доброжелательно, однако осмотреть в натуре не собрался и ушел в очередной рейс к берегам Камчатки до глубокой осени. Но время не ждало, и Янковский, считая, что принципиальное согласие соседа есть, спокойно приступил к прокладке красивой и удобной дороги, на которой могли разминуться две тройки, два экипажа. В сухом и твердом грунте некрутого косогора пролегла отличная по тем временам трасса, принесшая строителям, возчикам и ездовым большую радость, — это было целым событием.

Но, увы, радость длилась лишь до возвращения китобоя. Болезненно самолюбивый и горячий мореход, едва услышав, что проект осуществлен в его отсутствие, внезапно пришел в ярость. Явился к соседям на хутор, поднял крик и потребовал, чтобы дорогу немедленно закрыли. Михаил Иванович пытался терпеливо погасить конфликт:

— Уймись, Фридольф, ты еще весной дал свое согласие. А ждать я не мог. Нынче восточный шторм навалил такие кучи песка, что телеги вязли по ступицу, а коням нужно было завозить фураж.

Но шкипер не желал ничего слушать:

— Плевал я на твой кони, могли жить на траве. Закрывай дорога! Все равно не дам ездить!

Сыр-бор разгорался все жарче.

Михаил Иванович собрался в город и, чтобы не задерживать поджидавшую в бухте попутную шаланду, вскочил в седло.

— Юрка, берись за стремя и бегом со мной. А назад поедешь на Османе сам, только не гони попусту.

Польщенный доверием одиннадцатилетний Юрий ухватился за стальное стремя и затрусил рядом с конем. Они уже приближались к морю, когда из-за дерева на обочине появилась темная фигура в высоких сапогах и застыла посреди пути. Гек! Янковский придержал коня.

— Здорово, Фридольф, в чем дело?

Видно было, что капитан едва сдерживает свой гнев: борода всклокочена, ноздри раздувались. Он рявкнул:

— Еще раз спрашиваю: ты будешь закрывать дорога или нет?

— Я ж тебе русским языком говорю: не могу без нее обходиться, а тебе она ничуточки не мешает. Уже просил прощения, что поторопился, давай, брат, забудем это недоразумение.

— Нет! Не забудем! Или ты закроешь, или я… — Вольный шкипер сделал шаг навстречу и вдруг выхватил свой длинный кривой кинжал: обнаженная сталь сверкнула перед самой мордой лошади. Конь всхрапнул и попятился, Гек наступал. Маленький Юрий, не выпуская из побелевших пальцев стремя отца, поднял недоумевающий взгляд. И на всю жизнь запомнил каменно-спокойное выражение отцовского лица. Михаил Иванович, как всегда, был при оружии, но не сделал ни одного движения, только поводом и шенкелями заставил Османа замереть. Глянул сверху вниз на потерявшего равновесие друга и сказал подчеркнуто спокойно:

— Убери свою секиру, Гек. Все равно резать меня не будешь, а пугать — напрасно, ты знаешь. И давай кончать, мне пора…

Впоследствии Юрий вспоминал, как вспыльчивый капитан сунул в ножны неразлучный кинжал, но на мировую не пошел. Помолчав, отрезал:

— Ну, черт с тобой и дорогой. Только я десять лет не буду с тобой разговаривать!..

И сдержал свое обещание день в день. Прошло долгих десять лет, Янковский постепенно привык к размолвке, хотя первое время бывало не по себе: не мог забыть всего пережитого, когда трудились и воевали бок о бок. Однако человек со всем свыкается, и он забыл — сколько лет прошло после их ссоры. Но вот однажды Михаил Иванович шел во Владивостоке по пристани и увидел: по трапу с парохода спускается Гек. По привычке посторонился, хотел пройти мимо, как вдруг почувствовал опустившуюся на плечо тяжелую руку, и глухой давно знакомый голос:

— Здорово, Михаил, давай рука. Ты, наверно, забыл, а я помню: сегодня как раз прошло десять лет, — давай мириться!

Михаил Иванович пожал протянутую мозолистую ладонь, скупо улыбнулся и покачал головой. Таков уж был старый морской волк — вольный шкипер Фридольф Гек.

ПЛАТОН

На заднее, ведущее в кухню крыльцо дома взбежал Платон Федоров — правая рука Михаила Ивановича, отставной бомбардир и мастер на все руки: кузнец, плотник, шорник и отличный наездник, староста над всеми табунами и пастухами, любимец детворы.

— Здравия желаю, Ольга Лукинична!

— Добрый день, Платон. Что, это ты сёдни так рано вернулся? Правда, видела — уехал на заре, — в общении с сибиряками и забайкальцами она охотно переходила на родной сибирский говорок.

— Я и правда торопился: надо заложить телегу, вывезти зверька.

— Какого зверька? Я же заметила, давеча ты без ружья собрался, с одной нагайкой в седло прыгнул. Или собаки козленка загнали?

— Не козленка. Понимаете, Ольга Лукинична, какое дело получилось, и смех и грех. Подъезжаю к табуну молодняка в Длинной пади, — что-то двухлетки мечутся. Пастуха не видно, а их медведь гоняет! Сам, видать, тоже молодой, шустрый: успел поободрать одного жеребчика. Издали видно кровь на лопатке…

— Ах ты, батюшка, этого еще не хватало! А собаки что?