Потомки

Дочь смотрит в телевизор, потом на меня и решает подойти. Высунув кончик языка, она подбрасывает вверх кусочек банана. Он не прилипает, но это не важно. Скотти смеется и запускает второй, бросая его на этот раз всем телом. Когда он прилипает к потолку, она кричит: «Есть!» — и ловит на себе мрачный взгляд Элисон. Скотти хватает кожуру от банана, но я успеваю ее перехватить, и тогда она берет самый большой кусок. Она излишне возбуждена, и меня это немного беспокоит. Такое с ней случается в последнее время — мгновенная, какая-то чересчур буйная вспышка веселья. Скотти издает крик, как в каратэ — хай-йа! — и швыряет банан вверх, но вкладывает в это простое движение столько несуразной силы, что банан, пролетев через всю комнату и ударившись о потолок, шлепается вниз. На Джоани! Элисон, которая в это время водит кисточкой по ее лицу, едва успевает откинуться назад. В комнате наступает тишина. Я смотрю на кусок банана. Он ярко выделяется на белом одеяле, которым накрыта Джоани. Элисон смотрит сначала на меня, потом на банан с таким видом, словно перед ней кусок дерьма.

У Скотти вид человека, который только что совершил нечто ужасное. Я протягиваю ей второй кусок банана:

— Возьми, Скотти. Попробуй еще раз. Понимаешь, секрет в том, что тут достаточно всего-навсего легкого движения кистью. И не следует… слишком увлекаться.

Она не берет банан. Она делает шаг назад и хочет уцепиться за мою рубашку. Я отстраняю ее руку:

— Чего ты испугалась?

— Нужно убрать это с мамы, — говорит Скотти.

Я смотрю на банан:

— Ну так убери.

Скотти не двигается с места.

— Хочешь, чтобы я убрал?

Она кивает.

Я подхожу к кровати и снимаю с одеяла расквашенный банан.

— Вот и все. Возьми, — говорю я и протягиваю его Скотти. — Попробуй еще раз.

Но Скотти больше на меня не смотрит. Она толкает меня в бок: я мешаю ей пройти. Игра окончена. Скотти возвращается на свой стул и смотрит на экран телевизора — так она чувствует себя в безопасности. Я подбрасываю банан к потолку, он прилипает, и я опускаюсь на стул. Элисон смотрит на потолок.

— Что? — говорю я.

Да пошла бы она, эта Элисон.

— Странные у вас методы воспитания, — говорит она.

— Эти методы отлично работают, не сомневайтесь.

Она смотрит на Скотти, которая в это время следит за шоу, где какие-то мужчины бросают автомобильные покрышки.

— Понятно, — говорит Элисон и возвращается к своему занятию, пытаясь придать красок бледному лицу Джоани.

— Родители не должны наступать на горло собственной песне в угоду детским капризам, — тихо говорит Скотти.

Эту фразу я уже слышал. Когда Алекс упрекнула мать в том, что та одевается не по возрасту ярко, Джоани ответила: «Родители не должны наступать на горло собственной песне в угоду детскрш капризам». Тогда Алекс спросила, какую такую песню Джоани имеет в виду. Уж не арию ли проститутки? И моя жена ответила: «Очень может быть».

— Хорошо, Скотти. Иди сюда. Ты что-то хотела рассказать маме. Скоро придет доктор, мне нужно будет с ним поговорить, так что поторопись. Ну давай.

— Нет, — отвечает Скотти, — сам рассказывай.

Я смотрю на Джоани и мучительно соображаю, что бы такое сказать.

— Джоани, — говорю я. — знаешь что? Мы очень по тебе скучаем. Дождаться не можем, когда ты вернешься домой.

Скотти молчит и равнодушно смотрит на мать.

— Когда ты поправишься, мы с тобой пойдем к Баззу, — говорю я.

«У Базза» — один из любимых ресторанов Джоани, мы туда часто ходим. Обычно вечер заканчивается одним и тем же: Джоани встречает компанию своих приятелей и заваливается с ними в бар, бросив меня одного, но мне это даже нравится. Я люблю смотреть, как Джоани общается с людьми. Мне нравится ее магнетизм. Ее смелость и ее индивидуальность. Однако сейчас в голову приходит другая мысль: а может быть, все это мне нравится только потому, что она в коме и, возможно, больше никогда не станет такой, как прежде? Трудно сказать.

Как-то раз менеджер ресторана меня даже поблагодарила. Сказала, что моя жена заметно оживляет атмосферу заведения — у клиентов поднимается настроение и они наперебой заказывают выпивку.

Я бросаю взгляд на лицо Джоани. Миленькое личико. Не прекрасное, а именно миленькое. Сквозь румяна проступают веснушки, на щеках скорбно лежат темные ресницы. Ее ресницы — единственный резкий штрих. Все черты сделались мягкими и округлыми. Джоани выглядит прелестно и вместе с тем чуточку театрально, словно покоится в хрустальном ящике или в гробу.

И все же я благодарен Элисон. И понимаю, что отныне цель моей жизни — сделать Джоани счастливой. Дать ей все, что она захочет, а она хочет быть красивой.

— Элисон, — говорю я, — спасибо вам. Уверен, теперь Джоани счастлива.

— Ничего подобного, — отвечает Элисон. — Джоани в коме и ничего не чувствует.

Я изумленно и даже с оттенком восхищения смотрю на нее.

— О господи, — говорит Элисон и начинает плакать. — Как я могла такое сказать? Я же просто хотела ответить вам в вашей манере. Чтобы мы были квиты. О боже!